Леонид Гришин - Дылда

На следующий день мать оделась во всё чёрное и целыми днями после этого плакала…

… Дождь разразился с новой силой. Серафим почувствовал, что у него мокрые глаза. Эти воспоминания были самыми тяжёлыми в его жизни. Он редко к ним возвращался, но всё равно помнил до мельчайших подробностей, несмотря на то что ему было тогда всего лишь четыре.

Серафим посидел немного, приходя в себя, он хотел было отвлечься, решил было уйти в дом, но воспоминания сами возникали в его голове. Он вновь отчётливо увидел мать, которая, не выдержав, опустилась на пыльную дорожку, снова почувствовал боль утраты, когда сестра тихо сказала ему, что отца больше нет…

… В следующий месяц к ним часто заходил Василий Васильевич – тот самый, который в ту дождливую ночь сказал Серафиму лишь несколько слов, после чего тот уснул.

Василий Васильевич приходил и раньше, неизменно принося что-нибудь съестное. Серафим долгими зимними вечерами ждал Василия Васильевича. Он знал, что после его посещений наутро мать варила настоящий суп с кусочками мяса. Как Серафим любил этот суп! Пожалуй, за всю свою жизнь он не ел ничего вкуснее.

Василий Васильевич был не очень общителен, но после несчастья, случившегося с семьёй Серафима, он стал соглашаться на приглашения матери зайти. Он сидел за столом, разговаривал с матерью, просил рассказывать ему про детей, про школу, в которой мать работала. Разговаривал он и с Серафимом, и с Томой… Словом, в самое тяжёлое время он не только помогал их семье продуктами, но и поддержал мать, вселив ей надежду на то, что жизнь ещё продолжается.

Серафим никак не мог понять, сколько может быть лет Василию Васильевичу. На вид он казался моложавым, но его хромота и большая борода смущали Серафима. Удивляли его и глаза Василия Васильевича: большие, чёрные, внимательные… Казалось, что такие глаза могут быть только у того человека, который прошёл через многое…

Однажды Василий Васильевич вдруг затеял разговор об отце. До этого он старался не упоминать его, чтобы мать не плакала, но в тот день он почему-то постоянно спрашивал, уверена ли она, что отца больше нет.

Мать сначала коротко отвечала, она очень устала и не хотела мучить душу, но потом в слезах показала Василию Васильевичу похоронку…

– Полина, успокойся, часто бывает так, что на фронте ошибаются. Слушай своё сердце. Оно тебе скажет, жив твой Егор или нет.

Мать перестала плакать. Она села и задумалась. А Василий Васильевич тихо вышел, попрощавшись с детьми.

На следующий день тётя Даша уже стучала в калитку.

– Полина! Полина!! Скорее сюда, беги быстрее!

Была весна, апрель 1945-ого года, земля только-только стала прогреваться, но мать выбежала босиком. Получив от тёти Даши треугольное письмо, она прямо там прочла его, обняла почтальоншу и, прыгая от радости, вбежала в дом.

– Дети, отец жив! Отец жив! Это не он был убит, смотрите по дате. Он в госпитале, он ранен, но жив!

Серафим навсегда запомнил мать такую – восторженную и радостную до такой степени, как только может радоваться взрослый человек. Глаза её горели, а рот улыбался – именно такой образ всплывает у Серафима и сегодня, когда он вспоминает маму…

…Серафим вздохнул и слегка улыбнулся. Во рту его появился вкус чая с листиками земляники и облепихи, который заварила мать детям тем вечером, когда она узнала, что её муж, отец семейства, жив.

Уже начало рассветать, но темнота в саду сохранялась, деревья различались тёмными силуэтами, а перед глазами у Серафима было ярко и светло от радостных воспоминаний о том вечере. О, как они были счастливы, как мечтали о том, чтобы отец скорее вернулся!

…А потом пришла долгожданная Победа! Все люди выходили на улицы, радовались, обнимались, поздравляли друг друга, по вечерам собирались и пели песни, ждали и верили, что те, кто ещё не пришли, обязательно вернутся.

Отец вернулся бледный, изнурённый, но главное, что живой. Серафим почти не помнил его, отец был призван на фронт в сентябре 1941, когда Серафиму было полтора годика. Но образ отца не покидал Серафима. Слушая рассказы матери о нём, детское воображение живо рисовало мужественного и сильного человека, настоящего защитника Родины. И несмотря на то что черты отцовского лица ускользали от Серафима, в нём сошлись все самые лучшие качества. Но первые дни отец был больше молчалив и задумчив, часто уходил подальше от праздновавших победу. Серафим не спускал с него глаз, ловил каждое движение, каждое слово отца. Однажды ночью Серафим никак не мог заснуть. Он лежал неподвижно на левом боку и думал об отце и о том месте, где он побывал. Воображение Серафима ярко рисовало большое поле, где с двух сторон бежали люди с оружием. И среди этих людей был его отец. Серафим представлял, как отец храбро сражался, как падали вокруг него враги, как облетали пули…

Вдруг он почувствовал, что в комнате кто-то есть. Этот кто-то прошёл к его постели и присел на край. Серафим понял, что это отец. Ему хотелось обернуться и взглянуть на отца, но он почему-то боялся. Он закрыл глаза и сделал вид, что спит. Отец молча сидел, но Серафим слышал, как тот дышал. Вдруг он почувствовал, что отец поправляет ему одеяло. Серафим сел на кровати и обнял отца. Отец крепко прижал к себе сына.

Они сидели так несколько минут, пока отец не похлопал Серафима по спине и не сказал:

– Ну полно, тебе спать пора уже давно.

… На улице становилось всё светлее и светлее, а Серафим по-прежнему сидел на веранде, закутавшись в плед. Он вспомнил, что в те дни Василий Васильевич стал меньше к ним приходить. Но зато отец сам наведывался к нему часто, но о чём они там разговаривали Серафим не знал. Об этом он позднее никогда не спрашивал Василия Васильевича, позже они вообще мало говорили об отце…

… В августе месяце отец взялся за ремонт дома. За годы войны крыша изрядно износилась, поэтому отец решил начать с неё. Летом Серафим почти каждое утро бегал с сестрой на речку купаться – так было и в тот день. В последний раз он видел отца, взбиравшегося по лестнице на крышу. Он помахал ему рукой, тот тоже сделал жест прощания, подняв правую руку с открытой ладонью высоко над головой.

Серафим вернулся, когда отца уже увезли. Ему сначала сказали, что отцу просто стало нехорошо. Но на самом деле к тому времени его уже не было.

Уже позже он узнал, что отец, спускаясь с лестницы, оступился и упал. Высота была совсем небольшая, отец бы даже не ушибся, но упал он так, что осколок, оставшийся в нём с войны, пришёл в движение. Носил он его под сердцем с первого ранения. Тогда в госпитале не решились делать операцию, опасались, что прямо на месте скончается… Осколок задел сердце, когда отец упал, поэтому никакая скорая помощь помочь была не в силах…