Леонид Гришин - Дылда

– Извини, Полина, – сказал он низким голосом, – он немного промок.

– Да ну что вы, Василий Васильевич, – тихо ответила мать. – Зайдёте?

– Нет, Полина, не сегодня, – сказал мужчина. – Меня ещё в другом месте ждут.

Вдруг глаза его остановились на Серафиме. Казалось, он не замечал его до этого.

– Боишься, казак? – серьёзно спросил он его. – Не бойся, гроза эта куда приветливее немцев, да и вообще всех людей, запомни! – сказал Василий Васильевич и, не дождавшись ответа, ушёл. Мать закрыла за ним дверь.

Слова этого человека успокоили ребёнка, Серафим заснул, несмотря на то что дождь не прекращался. Он уже не услышал, как мать тихо плакала, разворачивая свёрток, и не почувствовал, как в хате запахло рыбой и мясом…

… Чашка Серафима опустела. Он поднялся, чтобы заварить ещё кофе. Ему не хотелось прерывать это настроение, и он решил ещё посидеть и повспоминать Василия Васильевича. Снова сев, ему показалось, что в его саду что-то двинулось… Он присмотрелся и увидел кота. Он его узнал. Кот этот часто приходил к нему на участок. Серафим прозвал его Хозяином. Уж больно повадки у этого кота были гордые и своенравные. Другие кошки приходили к Серафиму чего-нибудь поесть, а этот почти ничего не ел из того, что предлагал ему Серафим, зато любил обойти участок, веранду, бывало, даже в дом к Серафиму заходил, чего не позволяли себе другие кошки. В общем, вёл себя он так, будто всё вокруг здесь ему принадлежит, словно он кругом здесь всему хозяин. А главное кот-то был весь белый, а на морде – чёрное пятно. Когда Серафим его впервые увидел, то долго не мог понять, в чём этот кот измазался.

Серафим почти вслух засмеялся, увидев этого кота: весь мокрый и испуганный он засеменил по крыльцу и подбежал прямо к Серафиму.

– Да, дружок, я смотрю, от твоего чванства не осталось и следа, – улыбнулся Серафим, – где же твои повадки?

Он налил ему молока из холодильника, который стоял за его спиной, подогрел в микроволновке. Хозяин с жадностью стал его пить, а Серафим снова улыбнулся, потому что этот кот если и ел, то с таким видом, будто делает одолжение. Кот попил молока, но уходить не стал. Он остался на веранде, присев неподалёку от Серафима, и стал вылизывать мокрую шерсть. А Серафим сел на своё место и сделал глоток из чашки.

… Серафим родился перед самой войной на юге в станице. Хорошо о себе он помнил лет с четырёх, с пяти, а до четырёх лишь какими-то обрывками. Так, например, он понимал, что где-то идёт война, что война – это плохо. Сестра, которая была старше него на три года, пыталась объяснять ему, кто такие немцы и почему они пришли, но Серафиму трудно было осознать всё, что говорила ему сестра Тома, которая и сама всего не понимала…

Мальчик отчётливо помнил письма, которые «приходили с фронта» – так ему говорили. Их приносила почтальонша тётя Даша. Это была крупная женщина с сильными, как казалось Серафиму, руками, с серьёзным взглядом и грубыми чертами лица. Серафим плохо представлял себе, что такое фронт. Он знал, что там воюют, что стреляют, знал, что там сейчас его отец, и что ему приходится плохо. Поэтому он с замиранием сердца смотрел на тётю Дашу, которая, как казалось Серафиму, приносила отцовское письмо, взяв его прямо из рук отца.

Письма в сумке были все похожи – небольшие листы бумаги, сложенные треугольником. Конвертов никаких не было, не было и марок. А только лист, сложенный треугольником, на котором написано куда и кому. Мать всегда плакала, когда приходили письма, читала их детям, вечерами перечитывала наедине и снова плакала… Иногда она подзывала к себе Серафима, брала его ручку, клала на листок бумаги и карандашом обводила контур его ладошки и каждого пальчика.

– А это папе нашему, – говорила она, – чтобы он знал, как мы его ждём…

… Дождь по-прежнему лил. Серафим поставил на столик чашку, в которой уже давно кончился кофе. Ему было немного зябко, но не от ветра или дождя, а от тяжёлых воспоминаний военных лет.

Он глазами отыскал кота, тот по-прежнему сидел на сухом месте и облизывался. Серафим хотел ещё заварить кофе, но вспомнил, что врачи больше двух чашек в день не советуют, а потому решил выждать хотя бы немного времени, а не пить подряд. Он подозвал кота к себе, тот, на удивление, подошёл. Серафим подхватил его и усадил себе на колени, прикрыв пледом. Это коту явно понравилось, и он замурлыкал, что бывало с Хозяином очень редко. Серафиму ничего не хотелось делать в такую погоду, поэтому он плотнее завернулся в плед и снова погрузился в воспоминания…

… По радио всё чаще говорили о том, что война скоро кончится. В станицу стали возвращаться мужчины, но Серафим видел, что у одного нет руки, у другого ноги, а третьего жена так и не дождалась…

Один день Серафим хорошо запомнил. Он сидел дома, а мать вышла куда-то, накинув платок, поэтому Серафим знал, что она скоро вернётся. Она всегда надевала платок, если ей нужно было ненадолго выйти. Вдруг он услышал за дверью смех матери. Он давно уже не слышал, как мама смеялась. Он всё своё детское внимание сосредоточил на двери, за которой всё отчётливее слышал голос матери и ещё кого-то… Дверь открылась, и на пороге появилась мать с каким-то мужчиной. Мужчина был в военной форме.

– Так что жди, Полина, – говорил он, – вернётся он скоро.

Серафим сразу понял, о ком идёт речь.

– Папа? Папа вернётся, да? Скоро уже? – начал спрашивать он у матери.

– Вернётся, – ответил ему солдат, – вот возьмёт Берлин и обязательно вернётся! И за тебя возьмёт, и за маму твою… И за меня, – добавил он, бросив взгляд на пустой рукав гимнастёрки.

Мужчина принёс с собой подарки от отца: колечко и бусы для старшей сестры, игрушечную машину для Серафима и что-то ещё – для матери. Свёрток этот она прижала к груди, и Серафим решил, что там, наверное, что-то очень ценное.

А через два дня тётя Даша принесла почту. Серафим смотрел в окно. Мать, как обычно, вышла навстречу.

– Полина, возьми! – крикнула она через забор, бросила письмо в почтовый ящик и быстрым шагом стала уходить.

Мать, увидев брошенное письмо, остановилась, затем сорвалась с места и побежала к почтовому ящику. Серафим видел, как она вытащила из конверта бумагу и стала читать. Вдруг Серафим заметил, что у матери начали подкашиваться ноги, она не могла твёрдо стоять и села. Села прямо на пыльную дорожку, закрыла лицо руками, и плечи её стали трястись от рыданий.

Мальчик страшно испугался. Заикающимся голосом он позвал сестру. Вместе они выбежали к матери.

– Этого не может быть! – шептала она сквозь слёзы. – Это не должно так закончиться!

Дети с трудом помогли матери встать и дойти до дома. Всю ночь мать не смыкала глаз. Заснуть не мог и Серафим. Сестра сквозь слёзы объяснила, что папы больше нет, а письмо, которое пришло – это похоронка.