Галина Воронская - На дальнем прииске (Рассказы)

У подножия горы лежала изогнутая бухта. Узкий извилистый выход соединял бухту с морем. Ветры приходили сюда умиротворенные, растеряв свою силу об острые выступы утесов. Вдоль бухты стояли рыбацкие домики, возле них сушились сети. Кое-где на горах зеленели виноградники. У деревянной пристани покачивались добротные рыбацкие лодки. Несколько дач с колоннами и с палисадниками, обнесенные решетками, странно выделялись в поселке.

Мы поселились с мамой в двухэтажном белом доме со стеклянной верандой и каменной лестницей; по бокам ее стояли вазы с чахлыми столетниками. Дача принадлежала мадам Красильниковой, густо напудренной, немолодой, дебелой, всегда затянутой в корсет. Недавно отгремели годы гражданской войны, мадам, шумно вздыхая, любила повторять, что «знавала в прошлом лучшие времена». Дом был обставлен золоченой мебелью, в горках красовались дорогие безделушки. Мадам жила тем, что сдавала комнаты с обедами дачникам. Мама предполагала, что мадам не успела удрать с белыми за границу.

Я много болела зимой, седоусый важный профессор посоветовал отвезти меня в Крым. Мы снимали маленькую дешевую комнату, выходящую окнами во двор. При нашем переезде мадам вытащила из комнаты пестрый текинский ковер и трельяж на гнутых ножках. Вероятно, за нашу скромную плату нам такое великолепие не полагалось. Мне казалось, что мама немного робела перед «хорошим тоном», царившим в доме, и вряд ли ей были известны назначения массы тарелочек, ножей и вилок, подававшихся к обеду. Увидев меня, мадам всплеснула руками и объявила, что будет кормить меня «по своей методе».

Я проводила дни у моря, ловила рыбок в косматых водорослях. Загар плохо приставал ко мне. Как большинство городских детей, я была неуклюжа. Каждая пойманная рыбка стоила мне больших усилий и доставляла большую радость. Я быстро уставала. Крабов было ловить легче. Они жили в щелях каменистой набережной и боком ползали по стенкам ее, но маленькие крабы мне не нравились, а больших, обитавших на дне моря, я доставать не могла. У меня было любимое место, недалеко от выхода бухты в море, где лежали огромные, сваленные в кучи ржавые якоря и цепи. Они обросли белесыми ракушками и серо-зелеными высохшими водорослями. Якоря были никому не нужны, и никто не знал, как давно они здесь валялись. Я придумывала таинственные приключения с пиратами и разбойниками.

В этот день после завтрака в столовой, где зеленый виноград закрывал окна, а мадам пичкала меня всякой снедью, я наконец сбежала, не доев последний «хорошенький кусочек». Меня уже тошнило от этих «хорошеньких кусочков». О набережную лениво бились волны. Белые медузы, неизвестно откуда взявшиеся, окаймляли берега бухты. Ветер раскачивал на якорях высохшие водоросли, и они чуть слышно шуршали. В мутно-зеленой воде сверкали стайки рыб. Я забросила сачок и поймала иглу-рыбу с желтым брюшком. Дрожащими руками я осторожно переложила ее в стеклянную банку с морской водой.

— Эй! Чего тут делаешь?

Я подняла глаза. Заложив руки в карманы коротких рваных штанов и презрительно выпятив нижнюю губу, стоял сам Сашка Маламатиди. Сашка в поселке был знаменит, и, пожалуй, он единственный будоражил царившую здесь сонную одурь. Сашка жил с братом, мрачным рыбаком Христо с короткой шеей и могучими плечами. Брат был всегда в море, а Сашка бегал по поселку, воровал и развлекался, как мог. Иногда его подкармливали темноволосые, худые соседки-гречанки, но Сашка платил им черной неблагодарностью. Не успевал Христо привязывать лодку, как толпа женщин с руганью и слезами бежала к нему с жалобами на Сашку.

Христо молча выслушивал их и дома, так же молча, остервенело хлестал Сашку ремнем.

А теперь этот Сашка, который даже не плакал, когда его били, стоял передо мною. У него было смуглое лицо, слегка тронутое крупными оспинами, над правой бровью темнел глубокий шрам. Ноги и руки розовели свежими царапинами. Зеленые глаза, как морская вода в полдень, хищно сузились. Я окаменела от ужаса. Сашка, не вынимая рук из карманов, обошел вокруг меня. Очевидно, я ему не понравилась.

— Га! Какая-то белая, дохлая, — он презрительно сплюнул. — А это чего? — Он ткнул пальцем со сломанным грязным ногтем в голубое платье, отделанное кружевами. Мама сама его шила. Про это платье, к великой маминой гордости, мадам Красильникова сказала, что оно «почти элегантно».

— Это… Это кружева!

— В кружевах ходишь! Здорово! — в Сашкином голосе послышалась угроза, тут взгляд его упал на стеклянную банку с иглой-рыбой.

Р-аа-з! Ловко подброшенная Сашкиной ногой банка, сверкнув на солнце, полетела в бухту. Я горько заплакала.

— Чего ты ревешь? Я тебя еще не лупил! — удивился Сашка.

— Там в банке рыбка была… хорошая.

— И ты из-за рыбки ревешь? Вот дура-то! Да не реви ты, не люблю, когда девчонки ревут. Черт с тобой, я тебе другую поймаю, не реви только.

Сашка прыгнул в одежде в бухту, нырнул, достал банку, выдернул у меня из рук сачок (я решила, что сачок ко мне уже никогда не вернется). Через несколько минут в банке металось три иглы-рыбы и даже морской конек. Сашка ловил быстрыми точными движениями. Солнце и ветер высушили мои слезы и Сашкину одежду. Ткнув мне в руки банку, Сашка сел на набережную, обхватил колени руками и, сощурив глаза на голубое небо, спросил:

— А где ты живешь?

— У мадам Красильниковой.

— А-а, у этой рыжей буржуйки, я у нее на днях стекло на кухне вышиб. Покурить можешь принести?

— У нас не курят.

— Ну и дураки! — Сашка помолчал, вздохнул и нерешительно спросил: — А пожрать чего-нибудь? Только не говори, что для меня, а то не дадут.

— Я сейчас, — схватив сачок и банку, я побежала домой.

— Мама, мне захотелось есть, только я возьму с собой. Мама дала мне бутерброд с колбасой и ватрушку. Оставив на всякий случай сачок и банку дома, я побежала обратно. Сашка сидел в той же позе. Кажется, он не очень верил в мое возвращение. Бутерброд и ватрушку Сашка взял небрежно и моментально съел их.

— Здорово жрете! Я бы каждый день так лопал, во — какой бы толстый был, а ты худая.

— Я болею, у меня доктор нашел малокровие и еще что-то, я забыла.

— Ага, — понимающе протянул Сашка, — то-то я смотрю, ты такая квелая. — Сашка подтянул ремень. — Я потопал, завтра принеси еще чего-нибудь.

Насвистывая, он ушел, чуть раскачиваясь, как ходили рыбаки в поселке.

С тех пор началась для меня хорошая жизнь. Меня перестали пичкать, я таскала Сашке объемистые завтраки, Сашка их снисходительно поедал. Мадам объявила о торжестве «своей методы» и намекнула маме, что не мешало бы ей приплатить за комнату.

Сашка приносил мне рыбок, разноцветные камушки, ракушки, зеленые от древности монеты. Он рассказывал про чудовищ, обитавших в море, божился, что Христо видел их, и про огромного черного змея, что живет в подводном гроте возле бухты и живьем заглатывает людей. Я верила и не верила Сашке. Вообще Сашка оказался совсем не страшным, зря на него наговаривали. Как-то Сашка приволок большого краба на веревочке. Краб ползал боком и смотрел на мир ненавидящими большими выпученными глазами. Я всюду таскала за собой краба, но в купальне краб перекусил клешней веревку и удрал. Два дня я боялась признаться Сашке о потере, а он как назло спрашивал: