Василий Довбня - Гренландский кит

— Буд-то лед на реке подрывают. — сказал кто-то.

— Гренландский кит, — повторил стармех, оглядываясь, словно желая убедиться, что это не сон.

— Гренландских китов бить запрещено, — в третий раз поспешно повторил вахтенный помощник, опасливо поглядывая на Вернидуба, тот не любил советчиков. Но и второй знал свои обязанности и этими словами доказывал, что он на вахте, и знает законы.

— Посмотрим, — автоматически застегивая верхнюю пуговицу овчинного полушубка, сказал гарпунер и двинулся на переходной мостик, за ним привычной тенью заторопился и старший механик Широв.

Во время охоты он всегда стоял за спиной гарпунера. Они оба, как артисты на сцене, жили такими тревогами азарта, что наблюдатели с мостика, с вант, видели все движения их натуры и всех охватывала охотничья тревога, потому что кроме гарпунера в эту работу включался вольный кит, судно, зыбкое ни на секунду не удерживающее всех в одном положении море и еще взведенная пушка, дрожащая рука пушкаря, слепящая перенапряженный глаз слеза и понятный пожирающий мужество гарпунера страх: «Вдруг промажу! Стрелять — не стрелять?!» За первые месяцы промысла я начал вникать в тонкости этой нервной работы и понял — опытный стармех часто служил уравновешивающим звеном страхов и сомнений Вернидуба при выстреле в кита.

Был случай, после которого авторитет стармеха стал незыблемым.

До этого на баке часто сидел и наш пес Цыган, черный добродушный бездельник. В охоте он разбирался, считался членом команды и был всеми любим. Когда выстрел был прицельным пес весело носился по палубе, лаял, высовывая морду в клюзы фальшборта. Если гарпунер «мазал», Цыган с укоризной, будь-то стыдя, глядел на Верныдуба и уходил к себе на место. Это злило Верныдуба, не раз хотел он поддеть пса ногой, но тот строго держал дистанцию, зная, кто на судне хозяин.

Однажды, в минуту величайшего напряжения охоты за финвалом, целясь в кита и, как часто бывало, сомневаясь, гарпунер просто сказал или спросил у Широва: «Стрелять — не стрелять!» — и ждал ответа в удобную минуту. Цыган не выдержал напряжения и гавкнул. Гарпунер был не готов, но по «команде» Цыгана пальнул, в белый свет, как в копеечку, и набросился с бранью на Широва, а затем погнался за псом. Вот после этого, на потеху команде, Цыган был лишен права почетного впередсмотрящего на баке.

— Начинается вечная драма жизни, Васильич, — обратился ко мне Ник Ник. — Напасть моя — охота! — Хуже неволи! Который год собираюсь уйти на берег. Пора, душа просится…

— Видимо племенной китяра! Ну и силища, — весело повторял Ник Ник, то поднимая к глазам, то опуская на грудь свой бинокль, и не выпускал его из рук… — Беги дурачек, что ты кружишься на месте. Прихлопнет тебя Рыжий, ох, прихлопнет…Такого племенника и бить грех.

— Наш законный кит, — грех упускать такого, — притопывая, твердил свое Ивин.

Электромеханик Зыбин Ник Ник. казался мне самым душевным человеком на судне, ровным в отношениях со всеми. Он почти всегда был бодр и весел, прост в обращении и очень уютный в быту. В его каюте росли кактусы, Ванька мокрый и какой-то сухопарый яркий цветок из пустыни.

А на посту, у электрощитов, он держал на дежурном столике толстую амбарную книгу, он называл ее «Черновище». Каждый мог записать «свои мысли» о каком-то «факте», о недокипяченом чае, или особо «гнусном обеде» или великолепных пельменях, которые умел делать, если хотел, повар из мордвы. Как я помню, в этой книге больше всего было записей о погоде, ломоте в костях, болях в желудке от кислых щей и масса шуточек и карикатур друг на друга, предсказаний на хороший урожай и отмены налогов на приусадебные участки…

— Это сближает людей больше чем застолье, каждый ищет душевного равновесия и ждет внимания, — говорил посмеиваясь хитрющий Ник Ник. С ним мог беседовать любой и на любую тему и по любому случаю. После разговора с Ник Ником и я казался себе умнее, чем был на самом деле.

— Ник Ник художник в душе, — говорил Ивин и всегда радовался встрече с ним.

И я радовался, наблюдая, как Ник Ник. разговаривает с людьми. Казалось, он вел беседу, внутренне зная, что думает собеседник, и как циркач перед кошкой или собакой водит игрушкой, вызывая их на забаву, казалось мне, он вынуждал товарищей говорить нужное и ему.

Экипаж нуждается в мудрецах не меньше, чем в шутниках и забавниках.

Гарпунер и старший механик вышли на площадку у гарпунной пушки и смотрели вперед на забавляющегося кита.

— Чем он занят? — спросил меня Ивин и начал чесать грудь под самым горлом, словно испытывал удушье.

Вернидуб поднял вверх правую руку и 2-й штурман начал щелкать электротелеграфом, сбрасывая обороты винта.

Гарпунер подошел к пушке и снял ее с нижнего и верхнего стопоров. Повернул ее голубой ствол из стороны в сторону. Длинная конусообразная граната на конце гарпуна грозно поднималась и опускалась в ритм океанской зыби, разрывала цельную нитку горизонта..

— Рыжий что-то задумал, неужели будет стрелять, — заволновался и дернулся Пряхин.

— Бить этих китов категорически запрещено! — вытянувшись за ветротбойник крикнул во всю глотку гарпунеру. Тот повернулся лицом к нам, странная, казалось мне, беспощадная улыбка искривила его одутловатое краснощекое лицо, словно он разгадал что-то и решил свое, и послал нас подальше. Так смотрит гончая на хозяина, зная, что он уже не в силах ее остановить.

— Выстрелит, дурак рыжий. Надо предупредить капитана — засуетился Пряхин, явно не зная, что делать.

— Не должно, Николай порядок знает, — успокаивал штурмана Ник Ник. — Но тебе решать, ты на вахте!

Пряхин был из военных матросов, кончил курсы УКК, знал твердые законы хотя и послевоенных, но суровых, уставов и нарушать их не смел.

Китобоец почти потерял инерцию и подошел к черной и длинной, как площадка каменной гряды, выступающей из воды, спине кита.

Кит поднял носовую часть туши, две темных ноздри на самом верху открылись, два тонких веселящих серебристым светом фонтана взметнулись вверх и под своей тяжестью загибали края и светлым грибом начали опадать живым цветком. «Как фонтаны в Петергофе» — подумал я.

— Приветствует нас, Кит Китович, — сказал Ивин со стоном и подвыванием.

Бак медленно проходил мимо этого красавца.

— Хоть выпрыгивай на эту скалу, — пританцовывая, стонал рулевой, дрожал обеими ногами и клацая белыми ровными зубами, как голодный пес. «Что за народ! — не мог понять я, но чувствовал, что и сам проникаюсь их чувством охотничьего азарта.

— Какой вы, китобои, кровожадный народ, — сказал я.

— Мы не кровожадные, мы добываем, что полезно! — улыбаясь, кричал матрос.

— Ну и китище! Шибани меня в бок, Данилыч, чтобы я проснулся, не верю своим глазам! — говорил второму штурману Ивин. Казалось он готов вскочить на плечи штурмана и в своих забродских, с длинными голенищами сапогах подпрыгнуть к небу.