Василий Довбня - Гренландский кит

Рано утром он делал обход всех палуб. Молча. Без докладов. Работа была на лицо У кузницы лежали связки выправленных гарпунов, у прачечной горы готового к передаче мешков с бельем, на палубе у борта на грузовых сетках ящики с продуктами, свежевыпеченным хлебом, коробки с кинофильмами, пачки книг, связки ватных брюк и фуфаек, аптечки и прочее, а за бортом на хвостовиках киты, их обдувал то ласковый, то свирепый ветер. На разделочной палубе стоял треск сдираемых пластов сала, шум и стук паровых лебедок, и крики прожорливых птиц…

Павел Петрович расставался со своей упрямой деревенской простоватостью, но медленно, как старый боцман с домоткаными рубахами. О моде не думал, об удобствах зря не говорил, а получив должность и удобства при ней, окультуриться не сумел, и понял, — капитанить на китобойце было легко, весело мечталось, даже семейное счастье виделось во всех деталях житейских радостей, хотелось ласки и душевной доброты. А теперь? — Каждый вечер, он ждал часа, когда умолкнут в 22.00 в его каюте телефоны, и он вздохнет, как человек, растянется на кровати и впервые за день, взглянув на фото жены и дочек в рамке от расписания тревог, мысленно скажет им что-нибудь и уснет перегруженный дневными заботами… Иногда подумает с непонятной обидой, что его никто никогда не жалеет. Даже капитан-директор, а мог бы… «Трудись сынок, пока твоя слеза не превратится в камень», — часто утром, протирая набрякшие глазницы, вспоминал Дибун слова бабушки. И так же часто, только утром, вспоминал свою деревню, пыльную улицу, по которой он гонял на пастбище корову и большое волохатое солнце, ласковое утром и немилосердно обжигающее днем. О чем он мечтал в те годы? Где те бабушкины сказки? Где оно счастье в судьбе капитана? Осталось одно ежедневное беспокоящее душу ожидание непредвиденных событий…

Дибун был упрям и зубаст, не шел на поводу начальников, чрезмерного усердия не проявлял, боясь ошибиться, выслушивал дельные советы и только после предлагал свои решения, т. е. старался никого не подводить. Не любил интриг, не просил повышения, но надеялся, потому ждал прихода новой базы, чувствовал опасную тягу людей к лести и бездумному осуждению других по пустякам, обходил стороной непредсказуемых болтунов… Приноровился к власти над людьми и старался держаться хозяином…

Когда помполит пожаловался на экипаж:

— Направляют нам одни отбросы! — Дибун резко, почти грубо ответил:

— Зато отборные, воспитывать не надо, все видели — не подведут!

В молодости Дибун норовил повеселиться, не избегнул историй с женщинами, однажды ожегся, всегда помнил об этом и держался от них в стороне. Все считали его сметливым и надежным работником. Собой он напоминал матерого кита, был крепкоголовый, но все же в отличие от поджарого самца-кашалота имел большой живот и широкую нижнюю челюсть. Лицом выделялся, но был не пышноволос, как считала бабка, обычный пермяк, родившийся в чистый четверг: «Хлебным замесом пахнет».

К нему подошел начальник смены, поздоровался за руку и стал в сторонке. Стоять перед Дибуном было опасно, он мог, шутя, животом своим придавить к переборке или вздохом отбросить человека на сажень от себя. Настоящий шутник был Паша Пузо! Они переговорили о чем-то и разошлись.

Тонкую операцию надо было начинать с телеграммы, которая лежала у Дибуна под сукном. В ней было указание Главка проверить лежбище морских львов и котиков на рифах у острова Белый, снабдить мясом кормушки для песцов». Вот пусть инспектор по надзору Пуствойт и сходит туда на пару дней на «Ретивом» — заодно судно и питьевой водой пополнится, с водопада, — решил Дибун. — А план выполнять надо по всем показателям».

Через четыре часа китобоец во главе с ожившим после скучных дней безделья инспектором Пустовойтом ушел по назначению.

Моя вечерняя вахта началась в дрейфе. Любуясь темно-синим бокастым великаном у борта, мы ждали приказа на подход к «Олеандре».

— Странный вы человек, зевнув неожиданно, сказал рулевой Ивин, — Вы один у нас такой, с высшим образованием. А все волнуетесь, переживаете… Мне бы ваше образование — Странный вы.

— А вы? — спросил я.

— Мы работаем, знаем чего нам надо, — ответил матрос.

— Игорь, мы ведь не только работаем и не только на себя, пора думать… море не бездонно, — неубедительно протестовал я.

В те годы, у нас, только и говорилось о необходимости беречь природу от империалистических хищников. Я испытывал ко всем первобытное доверие молодого специалиста, потому и обижался, что меня не понимают… Честно говоря — китов мне было жалко.

В первые месяцы путины я не знал, что команда называла меня — «Чудик…» Случилось это после того, как я будучи добросовестным до глупости вахтенным помощником ночью ходил и проверял вахту, когда мы были в зимнем ремонте. Китобоец стоял кормой к берегу, вокруг судна плавал битый лед, на берег вел крутой и узкий трап. У трапа, в генеральском белом тулупе, трижды завернутый в него, сидел в кресле матрос и, естественно, спал…

Мои ночные обходы матросам казались выражением несусветной дремучести..

— Чудик появился, — говорили друг другу моряки, — ходит ночью и проверяет вахтеных.

Экипаж был опытный, дружный и, по настоящему смелый, сегодня я бы сказал, прикольный. Все относились ко мне по-товарищески, но с любопытством, того и гляди подначат, или начнут подкалывать, шутников было предостаточно и почти все насмешники и зубоскалы…

А в день выхода, с утра Клюев пристал ко мне и начал просить сигнальную ракету.

— Дашь стрельнуть, Третий, когда будем проходить Улис — там внук с бабкой будут провожать меня. Ну, дай третий, спишешь в море, не будь скволыгой…

Отошли мы на моей вахте. Подошли на траверз Улиса — А Клюев исчез!

— Нет его на вахте, — сказал стармех. Начали искать… Сбавили ход. Тревога!

— Нашел! — Радостно заорал боцман — В трубе спит!

— Как он туда попал? — спросил удивленно капитан.

— Сел на комингс двери, проводы сморили, он сполз на обрешетник в трубе и уснул. — Смеялся боцман.

На радостях мы продолжили путь.

Тихий апрельский сизый вечер, при громадной круглой Луне — вокруг видно все, как днем. Слева темнел берег в россыпи золотых огоньков поселков… Вдруг услышал я как мычание:

— Эээ, осторожней, кто там, — просительно-предупредительно говорил Ивин и тыкал рукой вверх.

Я взглянул туда и оторопел. На рейке для тента, надо мной в белом балахоне, с белым мешком на голове, упруго балансировала, раскидывая в стороны рукава фигура.

Лунатик, подумал я и начал скуля, уговаривать его прекратить это. Но белая фигура прошла до самого края верхнего ходового мостика, остановилась, мне показалось, готовилась прыгнуть вниз на палубу, видимо пожалела меня, потому развернулась, прошла над нами назад, спрыгнула вниз на шлюпочную палубу и, вильнув нахально задом, убежала за трубу.