Александр Штейнберг - Кавказская Одиссея и граф Николаевич

Печорский монастырь был действующим. В нем было около двухсот монахов, в том числе схимники, и, говорят, даже одно время здесь жил столпник. Однако при входе в монастырь нас встретил привратник-инок в весьма оригинальном одеянии: в рясе и в таллиннской туристской шапочке. Нам показали основные здания и пещеры. Монахи чинили крышу в основном корпусе. Они точно знали, что все в руках божьих, но на всякий случай привязывались веревками к куполам. Мы подошли к монастырскому киоску. Нам хотелось взять с собой иконку на память о Печорах и тут состоялся странный диалог.

– Скажите, у вас есть «умиление»?

Длительное молчание.

– Скажите, пожалуйста, у вас есть умиление?

– Умиление мы продаем только верующим.

– Так мы верующие и хотим умиление.

Молчание.

– Скажите, а у вас есть одигитрия?

– Одигитрию продаем только верующим.

– А оранта?

– Оранты у нас нет. Поезжайте в Киев, в Софийский собор.

– Так мы только оттуда и приехали. – На этом мои знания иконографии богоматери окончились.

– Вы не верующие, вы туристы. А туристам мы продаем только свечи.

– А сколько стоит свеча?

– Сколько не жалко.

Купив свечи по такой странной цене, мы тут же их поставили за благополучный исход нашего путешествия, на что мы не очень надеялись, ознакомившись с вологодскими дорогами.

В очередное путешествие на Кавказ мы ехали уже на двух машинах. Во второй машине за рулем сидел наш близкий приятель Леня Зимин, тоже большой любитель путешествий, и я с ним за компанию. Задняя передача отказала в районе Пятигорска. Механик на СТО заявил, что у него нет сейчас времени – посмотрит завтра. Ночевали на месте дуэли Лермонтова. В голову лезли тяжелые мысли. На следующий день механик был особенно мрачен и окутан легким облаком перегара. Мы ходили за ним и заискивающе смотрели ему в глаза. Наконец он сменил гнев на милость:

– Ты давай, это, раскидай двигатель. Я же так ни хрена не вижу.

Мы сидели полдня с раскиданным двигателем и призывно выкрикивали: «Все готово!». Он немного поковырялся и велел собирать. В собранном виде машина тоже ездила только в одном направлении. Весь наш дальнейший путь и преодоление Мамисонского перевала проходили под девизом «Только вперед!», что создавало дикие ситуации. На самом перевале были огромные снежные языки. В этих местах приходилось спускать машины в ущелье и вытаскивать на руках. Помогли осетинские пастухи. Наше пиво и консервы скрасили их диету, состоящую из баранины и овечьего сыра. Зато по ту сторону перевала в районе Они и Амбралаури нас встречали криками «Ура!» Оказывается, это был местный путь «из варяг в греки». В связи с тем, что Клухорский перевал в последний раз использовали только во время войны, а Крестовый перевал находился под строжайшим контролем милиции, открытие Мамисонского перевала, то есть первую машину, ждало все местное население, дабы начать экспортировать мандарины в Москву. На обратном пути за Ростовом после очередного привала автомобиль уже не ездил ни вперед, ни назад, и отправился в Киев волоком вместе с бедным Леней.

У нас тоже поменялись планы. На обратном пути мы должны были заехать в Донецк к нашему институтскому другу Михаилу Кацу. Миша был старше нас и принадлежал к малочисленной когорте людей комсомольского порыва. Он был знатоком поэзии, остроумнейшим человеком и душой всех наших институтских компаний. О своем приезде мы его предупреждали многократно. В одном из кавказских городов мы обнаружили на почте бланки правительственных телеграмм и регулярно посылали на них депеши от Малого Совнаркома в Донецк. Миша в ответ обещал к нашему приезду зажарить гуся. Однако в Донецк мы так и не смогли заехать. По приезде в Киев я обнаружил телеграмму в три адреса – мне, товарищу Паниковскому и председателю общества охраны птиц товарищу Мациевскому: «Немедленно телеграфируйте что делать гусем».

И, конечно же, мы путешествовали по Западной Украине. Мы с удовольствием ездили там целый месяц, любуясь красотами мохнатых живописных гор, ставили палатки у бурных горных речек, дивились совершенству деревянных церквей. Посетили Мукачево, Ясиня, Яремчу, Ворохту… При подъезде к Ворохте нас поразил монумент – это была огромная статуя баскетболистки, поставленная в спортивном комплексе на въезде. Я сначала не мог понять, почему она смотрится так непристойно. Когда я рассмотрел ее вблизи и поговорил с местными жителями, мне все стало ясно. Статуя была сделана без особых тонкостей, и после очередной побелки потеряла контуры спортивной майки и трусов. Директор заведения посчитал это неприличным и заставил местного художника нарисовать на ней трусы черным битумом. Вот после этого она стала-таки голой дамой без лифчика. Сфотографировавшись с легкомысленной спортсменкой, мы направились домой. Путь наш лежал через Коростышев, где мы решили пообедать в придорожном ресторане с лирическим названием «Гранит», очевидно, в честь небезызвестного Коросты-шевского карьера. Бифштекс, заказанный нами, вызывал некоторые ассоциации с названием ресторана.

Но все это было потом. А пока я застал своих коллег-проектировщиков притихшими за своими столами и ожидающими, чем кончится крестовый поход на архитекторов.

Никита Сергеевич Хрущев считал себя абсолютным авторитетом в трех областях: сельском хозяйстве, изобразительном искусстве (а, заодно, и поэзии), архитектуре и строительстве. Первое закончилось общей кукурузоизацией, отсутствием табака и очередями за хлебом. Второе – разгромом молодых дарований в Манеже и установлением глобального и бесповоротного «соцреализма», а также преданием анафеме Фалька, Жутовского, Неизвестного, разгромом Евтушенко, Вознесенского и иже с ними.

В области архитектуры и строительства эта тенденция привела сначала к «Постановлению об излишествах», в котором удалось расправиться со всеми архитекторами разом, и к новому разгрому Академии.

Бедная Академия строительства и архитектуры, организованная на костях Академии архитектуры в 1956 году, просуществовала недолго, так как она мешала Никите Сергеевичу и его соратникам командовать строительством. Она рухнула в 1964 году, и на сей раз – окончательно.

Слухи об этом поползли заранее. В то время президентом был инженер Бакума Павел Федорович. Архитекторов-академиков, как и всех прочих архитекторов, уличенных во всяческих бедах нашего строительства, отодвинули на второй план. Вице-президентом был Анатолий Владимирович Добровольский. Елизаров Виктор Дмитриевич был освобожденным членом президиума. Неожиданно произошла рокировка – Добровольский и Елизаров поменялись местами. У Елизарова была всего лишь кандидатская степень, у Добровольского – никакой. Былые заслуги архитекторов-практиков Украины в Москве не очень признавали.