Александр Штейнберг - От Лас-Вегаса до Нассау

Он нас отвел в свою коморку, угощал морошкой и другими лесными ягодами и показал пожелтевшие и потертые на сгибах чертежи. Я был крайне удивлен. По современной западной архитектуре было мало материалов, и я тогда еще не знал, что у Ээро Сааринена был отец – тоже архитектор и тоже известный – Элиэл Сааринен.

Когда мы вернулись в зал, заставленный подмостями, я обратил внимание на два пылесоса «Чайка», стоявшие на полу. Пастор заметил мое удивление и начал объяснять:

– Время наших месс частенько совпадают с соревнованиями в зале за перегородкой. А удары баскетбольного мяча в стену, – это не то звуковое оформление, которое нужно во время службы. Мне нужен хороший орган. Однако его у меня нет. Я приспособил маленький органчик, даже не органчик, а, скорее, фисгармонию, а вместо мехов у меня работают пылесосы, которые мне приладил мой прихожанин.

Он снял покрывало со стоящего рядом предмета, который, действительно, оказался малым органчиком, подключил пылесосы, и мы с Леночкой попытались изобразить на нем в четыре руки что-то похожее на «Ave Maria», чем его весьма растрогали.

У дежурной в гостинице мы выяснили, что самое почитаемое курортниками место вблизи Тарту называется Элди. Там великолепный лес и озера. И опять муза странствий поманила нас вдаль. Когда мы прибыли в Элди, мы слабо себе представляли, куда мы пойдем и где остановимся, так как нас предупредили, что гостиниц в Элди нет, стало быть, и звонить некуда. Поезд подошел к маленькому провинциальному вокзалу. Напротив нашего вагона оказалась вывеска, гласившая «Saun». Мы поняли, что это баня. Супруга оставила меня на чемоданах и отправилась выяснять ситуацию у чистоплотных аборигенов. Она вернулась ровно через пять минут в сопровождении эстонки средних лет в цветастом переднике, которая подхватила одну из сумок и предложила следовать за ней.

По дороге я выяснил, что беседа в бане была весьма краткой. Леночка подошла к буфету и спросила буфетчицу: «Кто здесь сдает комнату?» «Я, – ответила она немедленно, – пошли со мной. Я вам дам комнату и вы будьете у менья обедать». Цена оказалась божеской. Очевидно, предложение превышало спрос.

Лес, два озера с пляжами, вкусный обед на хорошем сервизе, светлая комната, этюды на природе – все это было чудесно. Иногда после обеда к нам стучалась хозяйка и говорила: «Он сам хочет разговаривать с Александром». Он сам – это был ее муж. Он на ломаном русском спрашивал, нравится ли нам здесь, и потом сбивчиво рассказывал, какой был герой Баркал да Толья, и как он его уважает. Потом я сообразил, что речь шла о Барклае де Толи. Иногда, когда почтальон нас не заставал, хозяйка оставляла нам записки такого содержания: «Вам пришлось телеграмма, чего получите из почты».

Однажды, увидев как я принес кулек помидоров из магазина, она заволновалась, забегала, и, наконец, произнесла с жаром:

– Вы можете кушать у меня помидорра, в магазине нельзя купить помидорра, – сказала она и тут же поведала ледянящую кровь историю. – Один человьек – Таллина – пошел магазинна, купил помидорра, кушал и умер.

При этом она делала большие и страшные глаза. У нее был свой парник. При всей бережливости наших хозяев, они отличались кристальной честностью. Как-то, гуляя по лесу, я срезал тросточку и вырезал на ней орнамент. Уезжая, я не стал брать ее с собой. Когда наш поезд дал отвальный гудок, на перрон выскочила наша запыхавшаяся хозяйка с тросточкой в руках и с криком: «Александра, вы забыл вещь!». Я был очень тронут.

На обратном пути появились сложности. Примененная нами ранее схема не сработала. Мы опять забронировали гостиницу в Таллинне по телефону. Однако по приезде обнаружили, что нашей брони нет. Мы приехали в субботу. За стойкой сидела молоденькая белокурая девушка и бесстрастно отвечала на наши вопросы.

– У нас забронирован номер. Мы беседовали с вашим директором.

– Нету броня.

– Позовите старшего администратора.

– Нету. Она уехал Финляндия.

– Позовите главного администратора.

– Нету. Она тоже Финляндия.

– Позовите директора.

– Нету. Финляндия.

– Ну кто-то же есть.

– Я есть. Броня – нет.

Уселись в холле на чемоданы ждать у моря погоды. Где-то в час ночи появился русский парень, увидел нас, грустно сидящих в холле, посочувствовал и посоветовал зайти в бар, взять большую коробку конфет и сказать, что специально привезли ее в подарок.

«Я сам так сделал. Сейчас начальства нет. Они все по безвизовому обмену укатили в Хельсинки. Она возьмет». Совет оказался дельным. Нам тут же дали чудесный номер на сутки, в котором мы прожили неделю. Опять гуляли по Таллинну, и я писал этюды. Посетили знаменитого таллиннского фонарщика, но фонарь не купили за полной ненадобностью.

По приезде в Киев мы поселились в Леночкиной однокомнатной квартире возле Политехнического института. Квартира была хорошая, с просторной лоджией. Моя комната на площади Богдана Хмельницкого рассматривалась мною как мастерская. Это было очень удобно, так как она находилась рядом с моей работой и давала возможность проводить все полуофициальные и неофициальные встречи. Однако моя супруга была не в большом восторге от такой постановки вопроса, и, в конце концов, нам пришлось подать заявление на обмен. Предложение попало в бюллетень, и начались бесконечные посещения наших квартир чужими людьми, и наши походы для осмотра вариантов. Этот вид обмена, так называемый «на съезд», был чреват тем, что мы имели дело, как правило, с разводящимися парами. Большинство из них стремилось излить свою душу. Появлялась некая дама, осматривала однокомнатную квартиру и заявляла:

– Мне это, в принципе, подходит.

– Очень хорошо. Теперь нужно, чтобы комнату посмотрел ваш бывший супруг. Только, знаете, там не так комфортно. Там соседи и нет горячей воды. Так что со стиркой и купаньем будут сложности.

– Вы говорите – сложности со стиркой? Да с тех пор, как он связался с этой шлюхой, и я перестала ему стирать, так он по полгода носит одни и те же носки. Купаться! Да он раз в месяц ходит в баню. Вы не представляете себе, что это за человек. Вы только послушайте, что я вам сейчас расскажу…

– Не надо!

– Нет, вы только послушайте.

– Нет! Ни за что. Пусть сначала посмотрит комнату.

Желание высказаться появлялось даже тогда, когда обмен не мог состояться.