Елена Мищенко - Беспаспортных бродяг просят на казнь

Следующая остановка Евбаз, – обьявил водитель. «Сколько было антисемитских кампаний, а название Еврейский базар сохранилось», – подумал он, пробираясь к выходу.

От трамвая пешком один квартал. Когда онпроходил мимо табачной фабрики, мысли опять вернулись к предстоящему шабашу. «Интересно, как это все воспримут студенты. Преподаватели или будут кусать, или будут молчать – это ясно, своя шкура дороже. Но студенты – народ более эмоциональный. Тем более меня они, по-моему, любят».

В вестибюле и на лестнице было много студентов, и здоровались они довольно приветливо. На площадке второго этажа стояли четвертокурсники. Они егопоприветствовали, окружили, а Оловянников сказал:

– Не переживайте, Яков Аронович. Если будут ругать, знайте, что мы с вами.

– Только я вас попрошу не вступаться за меня и мои проекты. Это может плохо отразиться и на вашей и на моей дальнейшей деятельности. Сидите тихо и запоминайте все, что будут говорить.

На кафедре онзастал Каракиса и прошел с ним в лаборантскую. Преданный бессменный лаборант Михаил Наумович вежливо вышел.

– Ну что, Иосиф, наверное сейчас ты жалеешь, что послушал меня в свое время и перешел с живописного факультета на архитектурный?

– Нет, представь себе, не жалею. Все, что я делал в архитектуре, я делал с удовольствием и на достаточно высоком уровне. Мне не в чем себя упрекнуть. Шлаканеву и не снились такие проекты, которые делал я.

– Не был бы Шлаканев, был бы другой. Он только слепо выполняет распоряжение начальства. Интересно, как на все это будут реагировать студенты.

– Все зависит от того, как их подготовят. Мне знакомый журналист рассказал, как это проходило в Союзе писателей в Москве. На партсобрании долбали несчастного критика Альтмана. Сафронов заклеймил его, как лицемера и двурушника, антипатриота и буржуазного националиста. Кроме этого его обвинили в том, что он развел семейственность на фронте. У него в редакции работали жена и сын. В зале кричали: «Позор!». Наконец он с трудом выпросил слово. Дали две минуты. Он обьяснил: жена вместо эвакуации попросилась во фронтовую газету. А мой пятнадцатилетний сын, после двух неудачных попыток попасть на фронт, тоже был принят в газету как фронтовой корреспондент и при выполнении очередного задания погиб. Наступила тишина. После этого встал Лагин и сказал: «Неубедительно». Представляешь себе это гуманное судилище? Смею надеяться, что у нас такого не будет.

В это время вошел Василий Моисеевич Онащенко. Чувствовалось, что он взволнован. Поздоровавшись, он сел в уголочке.

– А вас-то за что хотят бить? – спросил Иосиф Юльевич

– Понятия не имею. Работал в худфонде, делал с Заболотным конкурсы. Неужели и Владимира Игнатьевича долбать будут, так он же президент Академии. Наверное им мое отчество не понравилось. Сейчас же любят копаться в родословной.

– Я вас попрошу, и вас Василий Моисеевич, и тебя, Иосиф, сесть в зале отдельно. А то еще пришьют нам групповщину. Ну, кажется, пора.

Зал был полон. Очевидно явка была обязательной. В президиуме за красной скатертью сидел Шлаканев и еще несколько членов партбюро. Шлаканев бодрым голосом открыл собрание и тут же предоставил слово секретарю райкома. Тот прошел к трибуне, вытащил из кармана несколько листков, мрачно осмотрел зал, потрогал микрофон и начал читать строгим глухим голосом:

– Товарищи! Партия и правительство уделяет большое внимание вопросам идеологии. За последнее время появился целый ряд постановлений, связанных с искривлением нашей политики в литературе, музыке, изобразительном искусстве и науке. 28-го января в «Правде» появилась редакционная статья «Об одной антипатриотической группе театральных критиков». В ней были разоблачены антипатриотические настроения некоторых представителей нашей интеллигенции, низкопоклонство перед Западом, отрыжка буржуазного национализма и космополитизма. После этого по всей стране прошли мероприятия, изобличающие космополитов, беспаспортных бродяг без родины и без совести. Они проникли в нашу среду и заражают нашу интеллигенцию гнилыми антипатриотическими настроениями. Партия призывает нас изобличать эти настроения и строго наказывать людей, которые их пропагандируют. И в вашем коллективе есть космополиты, которых мы с вами сегодня же призовем к ответу за их деятельность. Наша партия и лично товарищ Сталин нас призывают…

«В газетах пишут, что я призываю, – рассуждал он про себя, набивая трубку. – Я не призываю, я приказываю, но приказываю в мягкой форме – в виде предложения. Мне больше нравится, когда пишут: «Как учит нас…». Но, собственно, дело не в словах. Я уверен, что ни одна настоящая крепкая власть не может держаться без страха. Я предлагаю, а они без обсуждений бегут выполнять мое предложение, даже если я его высказываю намеком, потому что боятся. Нужен страх. Причем страх должен быть настоящим. Они не просто должны бояться осуждения, порицания, снятия с должности, потери работы. Люди должны бояться пыток и смерти. Тогда они будут выполнять все безоговорочно. Тогда власть становится по-настоящему сильной. Это показал 37-й год, это показала предвоенная чистка в армии.

Да, это безусловно связано с жертвами. Западные либералы кричат – от репрессий пострадали сотни тысяч. Как показала статистика пострадало всего 3 процента населения. А что такое 3 процента – это крайне незначительная часть.

Люди должны бояться власти, и это правильно. Все – от рядовых граждан до самых высокопоставленных сотрудников. Почти все руководители Министерства государственной безопасности были в свое время арестованы: Ягода, Ежов, Агранов… Сидя на своих высоких должностях, они знали, что это ненадолго. И поэтому они лезли из кожи вон, чтобы доказать свою преданность. Они сеяли страх среди своих подчиненных. Они невероятно усердствовали, чтобы добыть любые признания от «врагов народа». И добивались. И это им тоже не помогало. Только страх руководил ими. Арестовали жену Поскребышева – Брониславу Соломоновну, и он не решился за нее вступиться. Когда рассматривали персональное дело Полины Семеновны Жемчужиной, Молотов голосовал за исключение жены из партии, хотя знал, что это приведет к ее аресту. Ежов так и не решился вступиться за свою жену. Страх – это великая сила. Одно не могу понять, почему они выбирают в жены евреек?

А какой был страх в 37–38 годах! И репрессии были, и антисемитизм был. А какие в то же время мы делали великие дела. И какие же песни писали! Я не говорю о разных подхалимских. Но вот, например, песня Дунаевского: