Александр Штейнберг - В преддверии глобальной катастрофы

Так рифма получалась даже лучше. Полковник Малышев не возражал. Он сказал, что в таком виде песня даже приобрела воспитательный смысл, что нам-разгильдяям здесь в лагерях необходимо.

Вообще, в строевых песнях, которых наш запевала Анатолий тут же изучил великое множество, не очень обращали внимание на содержание и стилистику. Старшина во время перехода кричал:

– Чего приуныли? Кто запевала? Рядовой Дейнека? А ну, запевай что-нибудь веселое. Например «Я моряк». И тут же Толик начинал во всю силу своих легких выводить грустные и, по-моему, бездарные слова этой походной песни, полностью лишенные всякой жизнерадостности:

Инцидент с ночной неудачной вылазкой нашего коллеги по пустячному делу не был забыт, но включая его в будущую светогазету, имя героя я, конечно, скрыл из этических соображений. Начальник сборов не преминул высказаться о происшедшем инциденте на следующий день на утреннем построении. Он, как всегда, использовал эпическую форму изложения.

– Некоторые наши курсанты еще не привыкли к нашим четким правилам дисциплины и личной гигиены, за что были наказаны. Еще раз напоминаю, что курсанты находиться в позе орла могут только в отведенных для этих занятий специальных помещениях независимо от времени суток. Проверять буду лично, даже ночью.

Вообще, ночи у нас проходили весело. Палатка была большой, но в ней размещалось двенадцать солдат, так что лежали мы впритык и поворачиваться на другой бок нам приходилось по команде.

Рисование спасало нас от многих тягот. Мой сокурсник Дима делал офицерскую книжку для командующего, который, якобы, обещал приехать на наши сборы с проверкой. Дима открыл изящный способ сачкования. В течение пяти дней он филиграннейшими надписями и рисунками заполнял страницы, вызывая восторг у наших бравых офицеров, а на шестой день, якобы, случайно переворачивал бутылочку с тушью и заливал всю свою работу. Так как приказ он все равно должен был выполнить, то Дима начинал рисовать все сначала. После второго раза ему сообщили, что в случае аварии в третий раз, он останется на повторные лагерные сборы. Пришлось книжку все-таки закончить. Правда, он это сделал за день до окончания сборов. Я работал с Димой в одной штабной просторной палатке, только я рисовал карты для наших занятий по тактике.

Основным развлечением была периодическая перебранка в соседней роте, расположенной вблизи этой палатки. Ротным там был, как сейчас говорят, лицо кавказской национальности. С утра начинались споры. Мы слышали:

– Сейчас разойдемся и через полчаса приходи на построение.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться.

– Обращайся!

– Разрешите пойти в медпункт.

– Если сильно больной, можно. А что там еще стряслось?

– Живот болит.

– Болит живот? Три наряда вне очередь.

– За что? Я же болен.

– Молчад! Все курсанты кушал вечером одно и то же и утром кушал одно и то же. Ни у кого не болит, у тебя болит. Кушал то, что не положено. Три наряда.

– Да нет! Я вам сейчас все объясню.

– Молчад! (пауза)

– Почему молчижь?

– Просто у меня…

– Молчад! (пауза)

– Почему молчижь?

– У меня уже давно больной…

– Молчад! (пауза)

– Почему молчижь!

– Язва!

– Кто язва? Ты почему ругаешься?

– Да нет, болезнь у меня такая – язва.

– Почему сразу не сказал? Нет справка, нет болезнь. Мобилизовали в лагерь, значит нет такой болезнь. Ладно – иди лечись. Чтобы за полчаса вылечился.

Был на нашем курсе один армянин – Авет Багдасарян, очень общительный и дружелюбный парень. В один прекрасный день, когда нам полагалось время отдыха после обеда, Авет подошел ко мне и говорит:

– Слушай, Саша, пошли со мной немножко выпьем, немножко покушаем. Там мои приятели приехали ко мне проведать.

– Как это им удалось, – я был крайне удивлен, – ведь территория лагеря охраняется от посторонних. Каждый день выставляют наряды.

– Та, подумаешь охраняется, всегда можно договориться.

Мы пошли в лес, прошли метров двести, на поляне его ждали два приятеля – армянина. Познакомились. Они тут же организовали нехитрую скатерть-самобранку с выпивкой и закуской. Машины поблизости не было, так что как они добрались, я так и не понял. На мои вопросы они отвечали уклончиво:

– Найти лагерь было просто, а вот найти Аветиса при таком большом количестве солдат, это-таки было тяжело.

Мы выпили, закусили, поболтали о том, о сем, порассказывали о нашем солдатском житье-бытье, распрощались и пошли назад к палатке. И тут обнаружилось, что Авет без пояса. Он уверял, что где-то повесил пояс на сук, так как он ему надоел, но на какое дерево, вспомнить не мог. Наши поиски не принесли никаких результатов. Он подпоясался какой-то веревкой, отрезанной от фала в палатке, и этого никто не обнаружил на вечерней поверке, поскольку стемнело. Зато на следующее утро отсутствие пояса сразу увидели и Авета отправили на гауптвахту. Однако когда мы вернулись к обеду в лагерь, то у палатки нас встретил сияющий Авет с новым поясом.

– Авет привет!

– Привет! Авет.

– Как тебе удалось уйти с гауптвахты?

– Да мне ребята привезли справку от врача, что мне нельзя брить голову, а на гауптвахту с прической не принимают.

– А откуда пояс?

– Там же на гауптвахте купил у старшины.

Не знаю, насколько его рассказ был правдоподобным, но Авет был парнем находчивым и всегда легко ориентировался в сложных ситуациях.

Единственные трудные учения, от которых нас не спасало рисование, это были ночные марш-броски с переправами. Будили нас среди ночи по тревоге, полусонных заталкивали в БАВы (большие водоплавающие автомобили) и везли всю ночь невесть куда. Под утро предстояла переправа с форсированием водной преграды сходу, захватом противоположного берега и устройства на нем плацдарма с огневыми точками. Следует отметить, что поездка проходила без особого комфорта. Те, кто рассчитывал доспать по дороге, не смогли оправдать своих надежд. БАВ тащился по ухабам всю ночь, нас в кузове было достаточно много, так что сидели мы, как сельди в бочке, или точнее, как сигареты в пачке. Кузов был зачехлен брезентом снаружи, так что для удовлетворения некоторых интимных нужд пришлось просто проковырять в этом брезенте дырочки. Призыв старшины чувствовать себя бодрее и петь не вызывал особого восторга. Пели вразнобой и скоро этот нестройный хор совсем зачах.

Однако этот переезд наложил свой отпечаток на репертуар нашего запевалы. В его репертуаре была патриотическая песня «Бородино» по Лермонтову – наша гордость: «Скажи-ка дядя ведь не даром Москва спале-е-е (Москва спале-) нная пожаром…». Один куплет этой песни мы чуть-чуть переделали после этого марш-броска, да простит нас Михаил Юрьевич за такую вольность.