Ангелина Прудникова - Твёрдость по Бринеллю

Наконец они получили чемоданы. Людмила с трудом выволокла свой "неподъемный". У Ирины оказался небольшой чемодан и корзинка.

— Куда тебе столько вещей? — засмеялась Ирина. — Нас трое, и — как видишь.

Людмила, осознав всю нелепость своего вида с огромным чемоданом, обиделась за свою предусмотрительность:

— Не забывай, что ты едешь на все готовое, а я не знаю, что меня там ждет. Вот и запаслась. Да и не известно еще, может, придется в Юрмале отпуск заканчивать, я не решила еще, ничего пока не знаю, еду наобум.

Они вместе оттащили вещи и сдали их в камеру хранения — приходилось ждать до утра, а до утра было далеко, — и пошли разведать, когда и откуда отправляются автобусы по разным направлениям. Оказалось, что автокасса работает всю ночь, и к ней пристроился уже длиннющий хвост из людей. Женщины тоже встали в конец очереди, и потянулось томительное, но не бесплодное ожидание. Дети носились в темноте вокруг них, и Людмила все боялась потерять из виду ошалевшую без сна — было уже два часа ночи — Танюшку. Простояв таким образом с час, они получили наконец свои билеты: Людмила — на семичасовой рейс, а Ирина — раньше, на пять часов утра.

Дети совсем устали, выбились из сил и засыпали на ходу. А в зале для пассажиров свободного места было не найти. Людмила беспомощно оглядывалась по сторонам: хотя бы малышей посадить, чтобы они смогли поспать часок-другой. Но кругом — головы, головы, спины, спины… Люди сидели или спали, тесно прижавшись друг к другу. В нерешительности женщины остановились у одной из скамей и стояли, переминаясь на гудящих от усталости ногах. К их счастью, пассажирка, что сидела перед ними, поднялась и пошла к выходу — видимо, подышать воздухом.

— Сади скорей! — крикнула Людмила, и они с Ириной кинулись садить засыпающих детей на это освободившееся драгоценное местечко. Втиснув кое-как туда Танюшку и Вовку, они остались стоять на подгибающихся ногах, а дети мгновенно заснули, дружно свесив головки… Прошло еще полчаса. Людмила переминалась с ноги на ногу, но ничего не помогало: усталость была невыносимой — полсуток они уже были в пути.

На скамейке, напротив, нарушая все вокзальные законы, лежа спала женщина, одна занимая всю скамью.

— Ира, я ее подниму, возьму на руки Танюшку, а ты — Вовку, и сама садись, и дочку рядом посадишь.

Людмила растолкала спящую.

— Разрешите сесть.

Та что-то залопотала на ломаном русском: "Другие придут сюда…"

— Ничего, постоят, — резюмировала Людмила: в волчьих условиях приходится действовать по принципу "кто смел, тот и съел". Женщина села, а Людмила взяла спящую Танюшку на руки и опустилась рядом. Но не успела Ирина поднять сына на руки, чтобы сесть на противоположной скамье, как молодая пара, занимавшая эту же скамью, мигом расселась так, что для Ирины места не осталось. А пара явно чувствовала себя в превосходном положении. Головками, как два голубочка на открытке, они опирались друг на друга, а между ними можно было поместить еще двух человек. "Тоже для своих местечко берегут, чтобы те отдохнули, — обозлилась Людмила. — На детей, тем более чужих, им наплевать". Ирина, с сыном на руках, все-таки попробовала втиснуться на прежнее место, где сидели дети, но у нее ничего не вышло. Людмила, держа Танюшку на коленях, вгляделась в сытые, несимпатичные лица парочки, изображавшей из себя спящих. "Детей своих, как видно, нет. Отеческих чувств не испытывают. Так вот и сходятся, чтобы всю жизнь только кобелировать друг с другом!.."

— Эй, ты, подвинься, дай женщине сесть! — громко потребовала она, обращаясь к парню. Тот не шелохнулся.

— Подвинься, подонок! — словно молотком, криком ударила его Людмила.

Парень "проснулся" и нехотя сдвинулся на "полушарие". Вокруг, на скамьях, недовольно залопотали. Людмила поняла — прибалты.

— Детей, наверно, своих нет, — осуждающе кивнула на пару Ирина, втискиваясь кое-как, с ребенком на руках, на скамью. Старшая, Наташа, видя такую "приветливость" окружающих, попытаться присесть рядом наотрез отказалась, осталась стоять…

— Какие там у них дети — выродки одни! — еще раз крикнула, припомнив статистику рождаемости, Людмила. — Да еще собаки… — она замолчала, отвернувшись.

Но толпа на ближайших скамьях не успокоилась. Что-то едкое и, как видно, гадкое говорили они на непонятном Людмиле языке и тут же с надсадой хохотали, но Людмилу это не трогало. Она их издевок не понимала, зато они ее поняли прекрасно.

Вскоре объявили рейс на Ригу. Соседи тут же повскакивали со своих мест, освободив сразу несколько скамей — целая туристическая группа. "Так вот они откуда! А я-то в Ригу собиралась за культурой! — усмехнулась Людмила. — Хорошо бы они меня там встретили. Вежливости мне, вишь, захотелось, корректных отношений…" — проводила она взглядом группу.

Через час Людмила простилась с Ириной — подошло ее время уезжать. Еще через два часа и она с Танюшкой уже тряслась в автобусе. Не успели как будто усталых глаз закрыть, а уж выходить надо: Евпатория.

Людмила сволокла вещи в багажное отделение — надо было как-то устраиваться, искать жилье — и пошла, таща Танюшку за собой, вдоль вокзала. Завидела группу теток в платках и цветастых платьях — как видно, "хозяйки". Подошла — так и есть. Ищут постояльцев… Но только без детей. У Людмилы захолонуло сердце: "Вот так детский курорт… Кажется, не скоро тут крышу найдешь, особенно с ребенком…" Но вот к ним снизошла одна женщина, с белой мочалкой на голове, изображающей прическу:

— Пойдемте, у меня есть отдельная комната, вход в нее прямо с улицы, так что никому мешать не будете.

— Ну что ж, пойдемте, — Людмила подхватила Танюшку.

С двумя пересадками, на трамвае хозяйка доставила их до места. Море было совсем рядом — это хорошо. Но "удобства" — во дворе, а это плохо. Сама комната Людмилу поразила. Хозяйка открыла ключом дверь, выходящую, действительно, прямо на улицу, и Людмила оказалась в "комнате", выгороженной под лестницей в подъезде. Да, это был обыкновенный подъезд. Здесь стояла узенькая односпальная кровать — "на двоих", как пояснила хозяйка, — электроплитка, болталась на шнуре лампочка, а кругом — побеленные бетонные стены и — ни одного окна… Людмила смотрела на этот каменный мешок, в котором было темно, сыро и холодно, и вновь поражалась южному "сервису", а заодно и разворотливости местных жителей.

— И сколько же это будет стоить? — спросила она, скорее, из любопытства.

— Семь рублей, — вполне серьезно ответила хозяйка.

"Двести рублей заплатить за то, чтобы месяц прожить в одиночной камере?" — Людмила молча вышла на божий свет.

— Ну, я не заставляю, желающих более чем достаточно, — фыркнула хозяйка. — А вы, коль не нравится, идите к церкви — там, может, кто-нибудь и подберет вас…