Ангелина Прудникова - Твёрдость по Бринеллю

Анна помнила, как однажды она своим новеньким фотоаппаратом во всех ракурсах снимала этот большой, красивый дом, построенный по старинному городскому — Архангельск близко! — образцу. Дом в то лето как раз покрывали черепицей дядья. И их — молодых и веселых, дружно обнявшихся Николая и Виктора — она тогда сфотографировала… На память. А осенью, в тот же год, дом спалили. Так уж не сглазила ли Анна его своим фотоглазом?

На другой год она с двоюродниками — сестрами и братьями — приезжала еще раз туда, посмотреть на пепелище и ужаснуться: увидела груды кирпичей на месте трех печей, несколько железных остовов кроватей да разноцветные слитки расплавленного стекла… Все остальное: старинная мебель, посуда, иконы, прялки, утварь, рыболовные снасти, множество фотографий нескольких колен многочисленной родни — бравых солдат с шашками наголо, барышень в высоких сапожках, бесценные фотопортреты всех членов семьи — все испарилось. И крапива, жгучая крапива в человеческий рост уже поглощала остатки пепелища. Уцелела от огня только баня — почти новая, недавно срубленная, до нее огонь как-то не дотянулся. Ну, банька — она и есть банька. Да к тому же черная…

Ночевали они тогда в чужом — тоже пустом — доме, одном из четырех, оставшихся еще в деревне, точнее, ночь провоевали с комарами, которые нахально лезли в разбитые окна: меж густой и высокой травы, заполонившей деревенские улицы, их развелось великое множество; а наутро ушли из пустой деревни назад, и — Анна посчитала — десять лет, десять долгих лет она в том краю не была.

Дом ей очень часто снился. И дом, и его окрестности. Только всегда это был не тот светлый дом, каким она его знала, а — таинственный, с множеством незнакомых темных уголков. И в этих уголках Анна находила во сне очень много диковинного: то старинные книги, то иконы, а то и невиданные сокровища, но перенести эти находки из сна в явь она никак не могла; это бессилие ее мучило, а сны повторялись и повторялись.

Поля и перелески, окружавшие дом, представлялись ей в сновидениях не менее таинственными: все пространство вокруг деревни было покрыто густыми, тенистыми, невиданными лесами, берег речки был высок и скалист, и она текла по одному, а не по двум рукавам; много невиданных и крупных ягод, огромных пестрых цветов росло по ее берегам, в воде кишели незнакомые огромные рыбины… Анне всегда хотелось уйти все дальше и дальше по берегу реки или по тропинке леса, и она — из сна в сон — уходила все дальше и дальше от дома и там открывала все новые и новые тайны, а ускользающая сень леса все больше и больше манила ее…

Анна очень любила этот дом — он был частью ее, она была частью его. Лучшие воспоминания детства были связаны с ним… Но с годами он начал приобретать в ее сознании не только таинственную, но и какую-то темную, зловещую силу. Дом словно был заговорен или проклят кем-то: слишком много смертей витало вокруг. И сны о доме стали пугающе-зловещими: то его заполняли мертвецы, то оборотни, а в окрестностях его появились темные всадники…

Все беды и несчастья начались с того, что, внезапно и неожиданно для всех, в доме повесился Аннин дед. Возможно, не так уж и беспричинно. Жил он тогда в доме один, ждал на выходные в гости семерых своих детей-горожан с "чады и домочадцы" да бабку свою, загостившуюся в городе; не дождался и — нашел успокоение в петле, оставив теплые щи в печи да целую флягу браги для гостей… Может, с тех пор и пало проклятье на дом? Мать Анны, в подтверждение этому, не раз вспоминала свой вещий сон: приснился ей тата, уже покойничек. Будто бы видит она его в родном дому, и подает он ей большой такой ключ, вроде бы от дома. "Спрячь, — говорит, — его вот здесь, за трубой, или тут, под порогом. Я еще буду сюда приходить…" Со слов матери выходило, что все это не к добру и надо ждать новых бед. Так, конечно, и оказалось.

Через четыре года в том же доме умерла от болезни Аннина бабушка. Анне накануне было даже "явление" об этом, но она по молодости да по беспечности не собралась съездить в деревню, с бабушкой перед смертью не повидалась, так с ней и не простилась. И с тех пор носит тяжкий камень на сердце уже восемнадцать лет.

Через два года после смерти бабушки один из ее зятьев, молодой, веселый Алексей, возвращаясь на моторной лодке из деревни в город, утонул в реке на глазах жены, детей и прочей родни.

А еще через три года и дом спалили. Тетки не отступались и продолжали по привычке ездить в "баню" и даже переоборудовали баню под жилую избушку, но Анна там не бывала десять лет. Было тошно. Да и зачем?

А вот теперь она без рассуждений собиралась туда. Мать-то хотела только до кладбища добраться, могилу бабушки навестить, но Анна строила более широкие планы.

Рано-рано утром они — Анна с пятилетней Юлькой и Нина Ивановна — встретились на дорожке, ведущей к речной пристани, и, необычно взволнованные, бодро пошагали к реке. Анна выглядела совсем по-дорожному в своих брюках, клетчатой рубашке и с рюкзаком за плечами, а Юлька и бабушка — так, как будто они вышли ненадолго прогуляться: одеты легко, лишь у бабушки на голове извечная косынка, а у Юльки — панамка, так как день обещал быть жарким.

На пристани Анна с некоторым волнением стала ожидать теплохода: десять лет она не ходила по этой дороге, столько же не ступала и на палубу теплохода, который развозит пассажиров по деревням. Мать, конечно, среди ожидающих сразу нашла своих земляков — да чего там, все побережье, почитай, родня — и оживленно кивала головой, здороваясь со всеми подряд.

Наконец подошел теплоход. Причалил, бросили трап, и публика стала взбираться на пристань. Странно, но все было как и тогда, десять лет назад. Через несколько минут и Анна ступила на шаткие сходни и помогла Юльке пройти по узкому, крутому трапу над живой полоской воды… Но на этом сходство с былым и закончилось.

Теплоход оказался не старым тесненьким и темненьким плавсредством, до отказа забитым людьми, а настоящим "лайнером" с просторными и светлыми салонами, диванами, столиками, легкими трапами, по которым Юлька сразу же унеслась на верхнюю палубу. И народу, по сравнению с прежним, поубавилось. Лишь скорость теплохода да блестящая вода за бортом были прежними. Анна вспоминала, как старый таинственный сон, радостные путешествия на том маленьком и тесном теплоходике, где пассажиры и его дрожащие и гудящие борта сливались в одно целое — чужой была только вода, — где полутемные трюмы что-то таили в себе, а с низкого борта, казалось, можно было дотянуться до волны… А здесь… здесь даже туалет был, как в гостинице. И все же Анна радовалась переменам — "Растем!" — и, изучив все удобства нового для нее судна, стала коротать дорогу за чтением, порою отрываясь от книги, чтобы разыскать на палубах Юльку, для которой путешествие по реке было первым в жизни и, конечно, захватывающим.