Натали Деген - Я проснулась в хорошем настроении…

Я открыла дверь, на пороге стояла помятая Ленка.

–У тебя? – спросила, не здороваясь, она, одурманивая меня своим перегаром.

–Мама! Мама пришла!– обрадовался Петька, забыв про Байрона.

–Ты когда ребёнка нормально кормить будешь? Он жареную курицу очень

любит! – крикнула я вдогонку обоим.

–Без тебя разберёмся, мамаша! – расхохоталась неблагодарная Ленка из

глубины подъезда.

Ну вот, ни шариков, ни свечей, ни даже курицы. И что романтического в

этом вечере? Придётся разоряться на ресторан. Моя рука непроизвольно

потянулась к телефону.

"Он всё ещё на совещании. Что-нибудь передать?" – вежливо спросила

секретарша.

"Спасибо. Ничего."– вежливо ответила я.

А я не буду его предупреждать, что мы идём в ресторан, наряжусь и

подкараулю его на работе. Ну разве не романтично? Ур-ра! Романтический

вечер спасён! Обрадовалась я.

Поскольку курицы мне в обед не досталось, я с лёгкостью влезла в

любимое узкое платье. Нежные тона косметики, укладка привычной рукой,

любимые мужем духи, впивающаяся в моё стройное тело и с

нескрываемым удовольствием повторяющая все его изгибы тонкая ткань -

я понравилась себе в зеркале. Интересно, любил бы меня муж так же, если

бы я была некрасива? Красивых любить, наверное, просто. А кто полюбит

дурнушек? Но ведь это глупость несусветная. Любят же не за красоту. А за

что?.. Наверное, человек разлюбит в тот момент, когда сможет ответить на

этот вопрос. Ну как можно сказать: я люблю её за волосы, за глаза, за ноги?

За покладистый характер? Любовь, это, наверное, закрытый ящик

иллюзиониста. Раствори он тебе свой ящик, открой загадку фокуса, и тебе

же самому станет неинтересно. Значит, любовь всего лишь самообман?

А если самообман, может ли самообман быть вечен?..

Вечернее движение как горящая лава растекaлось по уставшему ото дня

городу, фары и моей "восьмёрки" мелькали в этом потоке. И куда они все

рвутся? Ну неужели у всех сегодня запланирован романтический ужин?

Люди! Выпустите меня отсюда! Металась в моей душе раздражённость.

Я припарковала машину, удивившись, что мне досталось свободное

местечко, закуталась в шубу, накинула шарф на голову с чувством вины

перед удачно уложенными волосами и побежала наверх, стараясь не

стучать каблуками. Длинная лестница ко входу и внутренняя по

бесчисленным этажам показалась мне в этот раз бесконечным, запутанным

лабиринтом. Может быть, потому, что фасон моего узкого платья был

создан явно не для спонтанных пробежек.

Зачем я остановилась и села возле его кабинета? Не знаю. Наверное,

потому что через её щель падал приглушённый свет, и долетали обрывки

фраз. Почему я вдруг стала прислушиваться, а не распахнула дверь и не

вошла? Не знаю. Наверное, мне показалось странным услышать

вкрадчивый женский голос, обращающийся к моему мужу, так же ласково

и любовно, как это делаю я…

–Андрюш…Я так больше не могу. Мне надоела эта любовь урывками. Ты

же обещал, что скажешь ей всё? – взмолилась секретарша.

–Марин…Подожди ещё чуть-чуть. Я сегодня скажу ей. Вечером. Нет, лучше

завтра, – пообещал мой муж.

–Андрюш! Сколько можно, что ты с ней нянчишься? Она же не ребёнок.

–Ты понимаешь, она не поймёт меня. Она не поймёт, из-за чего я от неё

ухожу…

–Ну, это уж не твоя проблема. Останется одна – будет время подумать.

Скажи ей, что больше не любишь её.

–Я даже не знаю, как ей это сказать. Она верит в вечную любовь.

–Ну, знаешь ли, я в детстве в Деда Мороза тоже верила. Ничего, выросла и

узнала правду.

–Ты понимаешь, она без матери рано осталась. Отец пил, да мы и сейчас

толком не знаем, где он. Она как в восемнадцать за меня вышла, так я ей за

маму, за папу и за всех стал. Я её брошу – у неё никого не оcтанется.

Я даже не знаю, что с ней будет…

–Ну, ты же её ни как сиротку из "детдома" взял, а женился. Если б ты её

удочерил, то понятно – обратно не отдать. А раз всего лишь женился, так

что ж теперь делать, если разлюбил? Всю жизнь что ли мучиться?

Ведь она тебе даже родить не может! А я рожу. Вот и торопись. А то

передумаю,– пригрозили моему мужу.

„Боже, как банально: он, она и секретарша…“ Зазвенело в моей голове. Он

просто не бросает меня, потому что я "сиротка", а была бы мать моя жива,

так, наверное, давно бы оставил…Интересно, он думает, что так мне было

бы легче, потому что меня было бы кому утешить?…Внутрь меня

ворвалось что-то большое и горящее, будто кто-то устроил в моей душе

пожар, не спросив разрешения на пикник внутри моего сердца. Они сидели

там и жгли костёр, выкуривали меня из моего же тела. Им было тепло и

уютно, а меня одновременно выжигал жар и покрывал озноб.

Мне показалось, что меня вытолкнули чужой, грубой рукой в бесконечный

тоннель, освящённый искусcтвенным светом, где я не принадлежала самой

себе, а оказалась внутри огромного потока машин, не замечающих меня. Я

поняла, что мне не остаётся ничего другого, как бежать, бежать так быстро,

насколько могу, чтобы вырваться отсюда.

Я бежала по незнакомым мне улицам, едва различая гул сирен и резкий

визг тормозов, доносящихся будто из другого, далёкого мне мира. Бежала,

расталкивая удивлённые, равнодушные и осуждающие меня взгляды

прохожих, деревьев и собак. Всё вокруг было не моим, а чужим, и этот

чужой мир сопровождал меня своим безразличным вздохом и

укоризненным покачиванием головы.

Но вот, наконец, моя улица, мой дом, ступени моего подъезда, моя кухня,

моя аптечка, мои таблетки, все, все какие в ней есть, стакан воды, вода, ещё

вода…И ти-ши-на…

Хоронили меня, как и положено, на третий день. Хотели сразу отвезти на

кладбище, но муж настоял на том, чтобы гроб с моим телом переночевал в

доме. Я лежала внутри него в своём любимом узком платье, бледная и

подкрашенная чужою рукой.

Народу было много, все плакали и вспоминали меня, а я стояла здесь же, в

сторонке, жалела их и не могла ничем помочь. Нина сидела возле моего

гроба, по бабски подвывала и внимательно следила взглядом за моим

осунувшимся мужем. Мне стало обидно: меня ещё не похоронили, а на

мужа уже глаз кладут. Вся квартира пропахла парафином и чадом кадила.

Сухой и скрюченный, как старый виноградник, давно живущий в своём

мире отец Андрея сидел на кухне, не понимая происходящего. Люди, не

разуваясь, входили и выходили, оставляя на полу грязные размытые следы.

Земля в этом холодном феврале была конечно твёрдая, как камень, двое

молодых розовощёких парнишек чертыхались, врезая в неё свои лопаты.

Не знаю почему, но мне стало приятно, что мою могилу роют они, а не