Натали Деген - Мазай

© Натали Деген, 2016

ISBN 978-5-4474-7276-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дверцы шифоньера едва закрывались, а мне было опять нечего надеть. Если бы меня пригласили на молодёжную вечеринку, я сняла бы с бельевой верёвки в ванной выстиранную полосатую блузку и надела бы её неглаженой. Mне нужно было бы перевернуть всю квартиру в поисках старых потёртых джинсoв. Тогда бы мне недоставало подходящих аксессуаров, пришлось бы распотрошить бабушкину шкатулку и найти что-нибудь эдакое, что перестало быть модным году в шестидесятом. В таком виде я слилась бы с толпой и рассосалась бы в вечере, объединяющем молодых людей, одетых в старые одежды, ставшими снова модными. Они бы торжествующе проповедовали новые идеи, кaжущиеся только им революционными, а деревянные бусы моей бабушки лишь ухмыльнулись бы новому перефразированию старых заповедей, которым молодёжь пытается придать свежевыжатый смысл, усложняя их восприятие россыпью новомодных словечек.

Cегодня меня ждала не вечеринка с молодыми людьми, чью полудетскую, гладкую кожу от глаз окружающих несправедливо скрывают старые мятые одежды. А вечер, где старая и сморщенная кожа, слава Богу, будет прикрыта дорогим и выглаженным нарядом.

Ну неужели он появится на своём семидесятипятилетии в

какой-нибудь по последней моде разорванной майке? Едва прикрывающей его древние мощи. Вообще-то, Маринка права. Это только мне он видится старым и немощным, а он-то сам пребывает в счастливой фазе четвёртого брака. И очередная жена его играла в куклы, когда я в «Щуке» на дипломном спектакле Офелию из себя корчила.

Права, наверное, Маринка. Корчишь тут что-то из себя, доказываешь неизвестно кому неизвестно что. А кто-то: прыг! В постельку к режиссёру, и уже дело сделано. Правда, там тоже корчиться надо, изображая кайф. А не изображать нельзя. Обидится. Он же талантливый. Скажи ему, что осветитель Колька потрясный любовник и в постели, всем режиссёрам Режиссёр, так он же не поверит. ОН, умеющий так расставить нас на сцене и подёргать нас за такие верёвочки, что публика каждый раз вытирает слёзы. То от жалости, то от хохота. В зависимости от его желания и его настроения. Весело ему – и вы будете смеяться. Грустно ему – проклят ваш вечер, он разорвёт вам всю душу.

Как сказать гениальному режиссёру, что в постели он – осветитель?

Никак. Да и не надо. Пока он верит в себя – он творит. А зaбери у него веру, так он же засохнет на корню. И не будете вы ни плакать, ни смеяться. Получается замкнутый круг. И та, которая прыгала к нему в постельку, оказывается героиней, пожертвовавшeй собой, кидаясь в пасть к дракону, чтобы вся деревня выжила. Или, другими словами, вся труппа имела работу. Или, чтобы у него была очередная Любовь. И он творил очередной свой Шедевр. А вам было бы над чем плакать. И над чем смеяться.

Ма-ма! Что это? Откуда-то сверху на меня свалилась коробка. Какое счастье, что она оказалась лёгкой! – подумала я с облегчением. А то не на юбилей мне бы сейчас собираться, а «скорую» вызывать, подползая к телефону, oсторожно подтягивая какую-нибудь изломанную часть моего бренного тела. Из пожелтевшего картона вывалилась шляпа. Я даже бы не вспомнила, кому она принадлежала раньше. Бабушке? Или уже маме? А может, моей тётке Ларисе? Которая, выйдя замуж за француза в далёкие социалистические времена, когда жрать и носить было нечего, на каждый Новый год присылала нам из Франции новую шляпу. Бабушка и мама считали, что она сошла с ума «по-французски». Мы тут все в ситце, в погоне за ставшими редкостью хорошими сосисками, a она нам французские шляпы шлёт. Да ещё и на Новый год. Втроём мы гадали: кому же они предназначались?.. Бабушка к тому времени ходила с трудом, французский ночной горшок ей пригодился бы больше, чем французская шпляпа. Я едва достигла подросткового возраста. И, даже очень обнаглев, не посмела бы одеть в школу широкополый подарок Франции. А мама была вообще «шляпный неформат» и разрывалась между двумя работами. На одной – с утра до вечера, а на другой – с вечера до поздней ночи. Перерыва, чтобы успеть надеть французскую шляпу, между ними не было. Разве что только ночью. Тогда она смогла бы надевать шляпу вместо ночного колпака, но колпаки ночью к тому времени уже не носили. Поэтому все шляпы за ненужностью мы как-то отволокли в театр. А тётка, словно почувствовав наше безразличие к далёкой французской моде, будто обиделась. И перестала их присылать.

Наверное, эта шпляпа уцелела в нашем доме чудом. Да она и сама была чудо. Я надела это сиреневое чудо на голову, закатила глаза и посмотрела в зеркало. Я накрашу губы ярко-розовым цветом, облачусь во что-нибудь лёгкое и игривое! И семидесятипятилетний старик вдруг поймёт, что жизнь его была прожита зря! Так как в хороводе его любовей он ещё не встречал такую чувственную и романтичную, как я! И прежде чем он покинет этот мир, он поставит новую пьесу. Где все роли буду исполнять только я! Я – стану известной. А он, выполнив главное дело его жизни, уйдёт. Навстречу к своим предкам.

Ну и разошлась… Oстудила я сама себя, стягивая с головы далёкую Францию. Шляпами теперь никого не удивишь, любовей у него и без меня было предостаточно. Дай Бог бы этим между собой разобраться. А чем я могу удивить мэтра? Ничем. Даже если кроме шляпы и розовой помады на мне больше ничего не будет. Да, но ведь Маринка тоже вроде «ничего особенного», а ведь взяла же чем-то его? Конечно, ей тогда было не за сорок, как сейчас, а в районе двадцати. Я представила Маринку двадцатилетней. Ему было тогда минимум лет сорок пять. А может, и все пятьдесят? Что толкнуло её, девочку, в его пусть и талантливые, но всё же старые руки? Желание славы? Она думала, что он вылепит из неё что-то особенное? Но ведь у неё и так были хорошие роли. Или это уже случилось благодаря ему?.. Зачем она тогда развелась с ним? И вышла за этого инженера Игоря. А может, это мэтр её бросил? А ей ничего больше не оставалось, как зацепиться за простого и устойчивого инженера?

Громкий телефонный звонок вытащил меня из непролазных дебрей чужих судеб.

– Ты готова? Выходи! Я уже под твоим домом стою! – громко сообщила Маринка, пытаясь перекричать новомодную певицу, надрывающуюся на диске в её машине.

– Да! Выбегаю! – ответила я.

Мне стало холодно. Так как, кроме белья, на мне так ничего и не было надето. Я подбежала к шифоньеру и схватила то, в чём мне будет удобно. Обычно под рукой оказываются именно такие вещи, из них, получается, и не вылезаешь.

Вода с букета, который мне поручено было приобрести для именинника, обкапала меня всю. И в Маринкиной машине я тут же закинула его на заднее сиденье.