Уильям Сароян - Случайные встречи

Картинки, которые я рисовал карандашом, часто доставляли мне удовольствие, особенно на следующий день, когда я уже забывал, что пытался изобразить.

А те картинки, что я рисовал красками, тоже иногда получались — если я изображал зверей, дома, дороги, дым, а не пытался воплотить какие-нибудь идеи. У меня, правда, неплохо получались цветные абстрактные рисунки, которые вечно хотят рисовать дети, но редко рисуют, напуганные немым преклонением взрослых перед буквальным сходством с натурой.

Всякий знает, что в каждом городе есть свои художники-любители. Эти люди делают вещи, которые продать невозможно, и ценность их определить невозможно, и на них нет спроса.

Во Фресно великим мастером такого рода был молодой темноволосый парень, его звали Саркис Сумбулян; он рисовал чернилами древние, овеянные легендами замки на вершинах гор под грозовыми тучами и давал им очень красивые названия, к примеру, Троймерай. А когда его спрашивали: «Что это значит?», он отвечал: «Троймерай по-немецки — мечты».

Саркис Сумбулян рисовал свою мечту. Она была навеяна музыкой Шуберта, а сам он в своем убогом домишке на М-стрит армянского городка пристраивался после ужина у стола, и пока все остальные члены семьи читали газеты, беседовали, он не торопясь рисовал — и так часа два-три кряду, пока рисунок не был закончен. Там, внизу, где положено, он писал красивым почерком: Троймерай. Саркис Сумбулян. Фресно. Декабрь 1918.

В то время ему было около двадцати, и он уже не учился. Диплом об окончании школы висел на видном месте в столовой, а он вносил свою лепту в семейные доходы тем, что подрабатывал на фруктовых складах, в магазинах, в конторах, выполняя подсобные работы.

Но он был художник. Не кто-нибудь.

Раз в неделю он заканчивал новый рисунок.

Бумага стоила цент за лист, и ее продавали по пятьдесят листов в пачке, скрепленных с одного бока, так что когда рисунок был готов, он отрывал его от общей пачки.

Обычно он сразу же отправлялся со своим рисунком к младшему брату моего отца Мирану, и они вместе долго рассматривали его.

Органные картинки — так я их называл. В каждой звучал низкий, протяжный стон печали.

У Саркиса Сумбуляна случилось нервное расстройство, а стали говорить, что он помешался. В двадцать четыре года он уехал из нашего города.

Однажды Миран сказал мне:

— Он в Лондоне. Саркис Сумбулян в Лондоне, он рисует в Лондоне. Он прислал мне письмо по-армянски.

Вот так. Мне не довелось узнать, как повернулась жизнь Саркиса Сумбуляна в Лондоне. Или где-то еще. А может, он умер.

Я часто воспевал свою любовь к Битлису, потому что это город моего народа, затерявшийся в горах, там живет в каком-то смысле особая нация. Вообще-то Битлис населяют люди трех национальностей, и они испытывают друг к другу даже б о льшую привязанность, чем к собственным соплеменникам в других городах: это армяне, курды, турки.

На первом месте я поставил армян, потому что Битлис — часть древней Армении. На второе — курдов, потому что

Битлис географически принадлежит им. И на последнее я поставил турок — они самыми последними пришли сюда.

И вот когда большинство битлисских армян поняли, что в этом городе в лучшем случае их ждет судьба героев и им не избежать насильственной смерти, они крепко призадумались; надо было решать, что делать — остаться и умереть на своей земле или же переселиться в Америку и там жить до глубокой старости. Многие выбрали второе и поехали в Америку: в Нью-Йорк, Род-Айленд, Массачусетс, Иллинойс, Мичиган, а больше всего — в Калифорнию, впрочем, армяне осели во всех частях Америки и, безусловно, во всех частях света.

Вспомним немаловажный факт — в 1915 году во всем мире едва насчитывалось три миллиона армян, включая людей с половинкой или четвертью армянской крови, как принято по армянскому счету. Им и в голову не приходит, что наполовину англичанин, немец, русский, ассириец, грек, француз, итальянец, ирландец, испанец, португалец или американец может не считать себя армянином.

Могу только сказать, воспевая свой Битлис, я был беспомощен, и это, похоже, правда.

Любого встречного во Фресно, показавшегося мне незаурядной личностью, я тотчас спрашивал, откуда он родом, откуда родом его родители, и почти всегда слышал в ответ: «Мы из Битлиса».

Мне это было приятно, и я думал: «Тоже из нашей семьи».

Одним из самых выдающихся людей Фресно в двадцатые, тридцатые и сороковые годы нашего столетия был огромный плотный мужчина с крупным, открытым, улыбающимся лицом, он улыбался не только глазами и ртом — все лицо его сияло улыбкой, и звали его Арам Джозеф, значит, по-армянски его звали Арам Овсепян.

Он был одним из лучших борцов в округе и в состязаниях, которые проводились вечером по пятницам в Гражданском зале, нередко был гвоздем программы.

Если устраивались состязания, исход которых был предрешен, никто не смел предлагать Араму Джозефу проигрыш, ибо он побеждал буквально всегда. И это было весьма мудро: многие из покупавших билеты были армяне, хотя не все родом из Битлиса — битлисцы не любят бросать деньги на ветер. Это удел менее разумных армян из Вана, Муша, Сасуна, Тикранакерта и многих других армянских городов.

Всякий раз, когда Араму Джозефу предстояло выйти на ковер, он просил две-три дюжины контрамарок для родственников и друзей, и большинство из них были родом из Битлиса. Он был светловолосый, голубоглазый, идеал калифорнийца тех времен: сильный, быстрый, шумный, дружелюбный, великодушный, в уличных драках — непобедимый.

Однажды, когда я продавал на улице газеты, я увидел, как он выволок из маленького офиса, в котором работал, трех огромных американцев и бросил на мостовую. Едва один поднимался, Арам Джозеф наносил ему такой удар, что бедолага отлетал в сторону. Три громадины, крепкие парни, вроде наших злодеев-убийц из телевестернов. Арам Джозеф не обращал внимания ни на какие угрозы, пока дело не принимало серьезный оборот, тогда он сбивал противника с ног, отнимал пистолет или нож, но никогда не пускал в ход оружия против своего потенциального убийцы, хотя имел полное на это право. Зато у него собралась неплохая коллекция оружия.

Незадолго до смерти Арам Джозеф остановил меня на Ай-стрит во Фресно и сказал: «Вилли, хочу, чтобы ты знал: твой отец был моим учителем в Битлисе. Арменак Сароян — лучший человек из всех, кого я встречал в этом мире».

Никогда в жизни я не был так горд.

И никогда в жизни не веселился так, как в 1919 году, наблюдая, как три болвана, похожие на Киссела Кара, бежали от Арама Джозефа по Ваннесс-авеню со скоростью шестьдесят миль в час.

В Сан-Франциско на Девятой авеню, между Ирвинг-стрит и Джуда-стрит, жил над собственной мастерской краснодеревщик. Звали его на старинный манер — парон Гаприель, или господин Гаприель. Семья носила фамилию Дживарян; родом он был тоже из Битлиса. Он писал стихи.