Вирджилиу Монда - Золото

— Несчастный, — вторила ему супруга.

— Да хранит бог его добрую и щедрую душу.

Я был очень удивлен. Не раз мне приходилось слышать разговоры супругов Мавросин об этом Сугиче, и у меня сложилось представление о нем, как о древнем восьмидесятилетием старце, ведущем растительный образ жизни. Как могла кончина этого человека, будь он даже дядей, так потрясти и опечалить чету Мавросин? Это можно было объяснить лишь их чувствительностью.

В последующие недели покойный дядя продолжал занимать мысли супругов. Его похоронили на кладбище Святой Пятницы, и разговоры велись теперь только о могиле и черном мраморном кресте, заказанном лучшему каменотесу, а также о чугунной решетке, которая должна была оградить место вечного упокоения любимого дяди.

Наконец памятник был готов и выглядел внушительно, как и подобает памятнику на могиле почтенного лица. На черном мраморе была высечена следующая эпитафия:

«Здесь покоится

Истрате Сугич,

скончавшийся в возрасте 81 года.

В жизни он делал одно добро и оставил после себя только вздохи.

Да будет ему земля пухом».

Я решил, что этот эпизод в жизни супругов Мавросин можно считать завершенным, но ошибся. Только теперь в полную меру обнаружились их набожность и благочестие.

Когда бы я ни заходил к ним, они собирались на кладбище с цветами и восковыми свечами. Сторожа они просто задарили. Но, странное дело, они отправлялись на кладбище не по воскресным или родительским дням, когда в аллеях было много людей со скорбными лицами, а в будни и самые необычные часы — на заре, в обеденное время или поздно вечером, когда среди могил и у фамильных склепов не было ни души. «Они хотят побыть наедине, чтобы в тишине почтить память столь дорогого им человека», — сказал я себе.

Возможно, именно поэтому они выбрали для его упокоения уголок подальше от центра, в крайней правой аллее, в самой глубине кладбища.

И все же я не мог понять, как могли они в своем религиозном рвении дойти до забвения излюбленных привычек и даже пренебрежения к своему магазину.

Меня долго не было в столице, и я почти забыл о существовании супругов Мавросин. Но однажды утром, проходя по площади Святого Георгия, я столкнулся лицом к лицу с Бодорошем. Он показался мне еще более сутулым и желтым, чем обычно.

— Мое почтение, — сказал он, церемонно приподняв шляпу.

— Что случилось, господин Бодорош? Почему вы так грустны?

— Вас, как друга господина Мавросина, тоже должно огорчить такое известие, но магазин его опечатан, а сам он…

— Вы хотите сказать, что…

— Да, арестован.

— Но за что же?

— Мошенничество. Обман налоговых органов. Годами он обводил вокруг пальца инспекторов. Фальшивые счета, подложные документы…

— Годами?

— Да, именно так.

— И почему же это обнаружилось только теперь?

— Я донес на него.

— Вы?!

— Да, я.

— За что?

— Мавросин всю жизнь обращался со мной, как с собакой. Вы должны знать, что процветанием магазина он обязан исключительно мне. Когда он унаследовал магазин от отца, то был близок к краху. Товару было мало, ценители там ничего не могли найти. Мавросин не имел никакого представления об искусстве. Мне пришлось в течение многих лет воспитывать его вкус. И если сегодня он может отличить севрскую вазу от мейсенской или кресло Чиппендейла от Бидепмейеровского, то только благодаря мне! Я водил его на аукционы, показывал, какие веши надо приобретать. Постепенно появилась обширная клиентура. И вот теперь он богат, его ценят, считают экспертом. А что я получил в награду за это? Нищенскую зарплату, высокомерный тон хозяина, положение слуги! Я молчал и терпел, потому что привык жить среди древностей, среди произведений искусства, которые боготворю.

— Что же заставило вас решиться на такой шаг?

— У меня есть племянник — сын покойной сестры, сирота. Он заболел туберкулезом, и потребовались деньги на его лечение. Мое нищенское жалованье не позволяло делать никаких сбережений. Я пошел к Мавросину и попросил одолжить мне нужную сумму. Он улыбнулся и ответил: «Дорогой Бодорош, мне кажется, что ты считаешь меня банкиром». «Мы очень стеснены, — добавила его жена. — Налоги душат нас, едва сводим концы с концами». «Мне очень жаль, — заявил Мавросин, — но попробуй занять где-нибудь в другом месте». Я знал, что у них много денег, скопленных благодаря моему усердию и преданности. Кроме того, мне было известно, что уже много лет он работает с фальшивыми счетами и обкрадывает государство, представляя подложные документы. Племяннику было суждено умереть только потому, что у них не нашлось для меня немного денег. Кровь ударила мне в голову. Наступил момент отплатить за все, что я вытерпел от них за тридцать лет, и я отплатил.

— Хорошо, но…

— Я уже сказал, что кровь бросилась мне в голову. Мои знания найдут себе применение где-нибудь в другом месте. С голоду не умру.

Я пожелал ему удачи и распрощался.

Так вот почему Мавросин целыми днями сидел, склонившись над счетами! Он искал самые хитрые и ловкие средства обмана, лазейку, чтобы проскользнуть сквозь рогатки налоговых органов.

Какая же роль здесь принадлежала госпоже Мавросин? Чтобы выяснить это, я отправился навестить ее.

Она бессильно полулежала в своем кресле, при виде меня вытерла заплаканные ресницы и с обычной грацией протянула мне руку.

— Я узнал о случившемся, — произнес я соболезнующим тоном.

— От души благодарю вас за визит. Весь день я терзалась, думая об Эмиле, а вечером пойду на могилу дяди. Он хоть избавился от страданий, а бедный Эмиль… Я готова на любой подвиг, чтобы облегчить его положение, поддержать, придать ему бодрости. Такой благородный и добрый человек заслуживает лучшей участи. Он стал жертвой гнусной интриги.

— В чем его обвиняют?

— В обмане налоговых органов, подлоге каких-то документов. Представьте себе! Ведь мы всегда могли служить примером честности. Мерзкая, грязная клевета.

Вы подозреваете кого-нибудь?

— Не только подозреваю, но почти уверена. Эта мог сделать только негодяй Бодорош.

— Что вас заставляет подозревать его?

— Только он способен на такую подлость. Он всегда завидовал нам И искал случая сделать нам пакость. Ему не давали покоя процветание Эмиля, широта его коммерческих взглядов, глубокие познания в искусстве. Он поступил к нам в магазин голодранцем, неучем. Мы приняли его из милости. Эмиль относился к Бодорошу покровительственно. Мне лично он не нравился, инстинктивно я чувствовала в нем человека, способного на низость. И вот расплата за наше расположение и щедрость! Но ему ничего не удастся, мы разоблачим его!

В день процесса зал суда был полон любопытных. В большинстве своем это были торговцы. Их интересовал ход судебного заседания и приговор по делу, ведь сами они могли не сегодня-завтра сесть на скамью подсудимых.