Вирджилиу Монда - Золото

Впервые увидев Мавросина, я принял его за профессора. Упитанный и лысый, с невинными голубыми глазами и профилем, какой встречается на римских медалях, он напоминал скорее философа, чем полководца. Его повсюду сопровождала жена, критический возраст заставил ее выкрасить волосы, но она сохранила тонкость черт и белизну кожи. Обычно они молча, не спеша прогуливались под руку, а их рассеянные взгляды скользили поверх окружающей суеты. В глазах ее, мне казалось, я читал время от времени материнскую заботу о муже.

Велико было мое разочарование, когда, познакомившись, я узнал, что господин Мавросин всего лишь владелец антикварного магазина на Кале Виктория. Правда, он не был обыкновенным торговцем, так как, помимо изысканных манер, отличался абсолютным равнодушием к материальным благам и мирским удовольствиям. Кроме того, антиквар — это наполовину артист, в любом случае такой торговец самим характером своей деятельности бывает вынужден разбираться в различных искусствах, которые в течение веков облагораживали человечество.

Меня всегда тянуло в сумрачные молчаливые лавки антикваров, где царила музейная строгость и торжественность. Бронзовый бюст, творение Гудона, лукаво улыбается здесь со старинного пьедестала, на полке стоит бронзовая ваза, в которой воплощены кропотливое усердие, крылатая фантазия и тонкий вкус китайских мастеров, на полу высится груда исфаганских ковров, а на стене посетителя соблазняет тёрнеровский пейзаж.

Итак, очарованный приветливостью супругов Мавросин и в еще большей степени влекомый своим пристрастием к пластическому искусству, я изредка стал заходить в их магазин, чтобы переброситься несколькими фразами. Вскоре новые знакомые начали приглашать меня к себе домой на завтрак или ужин, и мы стали приятелями в светском смысле слова.

Магазин их состоял из обширного прямоугольного помещения, где па этажерках и столиках были разложены различные произведения искусства, и маленькой задней комнатки со сводчатым потолком, в которой находилась контора господина Мавросина — полка с бухгалтерскими книгами и сейф. Рассеянный свет, проникавший сквозь витрины, придавал статуэткам и картинам еще более древний вид. В задней комнатке всегда горела электрическая лампочка, а под ней сидел владелец магазина, склонившись над счетами. Рядом в удобном кресле коротала время госпожа Мавросин, занимаясь рукоделием: она скучала дома, особенно после полудня.

— В нашей лавке — всегда полезная для нервов тишина. Атмосфера искусства стала для меня необходимой, — говорила госпожа Мавросин, не отрывая глаз от вышиванья. — Кроме того, дома я беспокоюсь об Эмиле. У него такое слабое здоровье.

— Как счастливы вы должны быть, господин Мавросин, имея такую заботливую и нежную жену, — сказал я однажды.

Супруги, несмотря на свой возраст, обменялись нежными, влюбленными взглядами.

— Да, я могу сказать, что Гортензия сделала меня счастливым.

Не знаю, что думает она после двадцати восьми лет совместной жизни.

— О, дорогой Эмиль, ты прекрасно знаешь, что, кроме тебя, у меня в жизни нет никого.

Когда Мавросину попадалась какая-нибудь необыкновенная античная статуэтка, картина или безделушка, он демонстрировал ее мне с важностью доктора наук, сопровождая показ необходимыми пояснениями об эпохе, школе, стиле, манере.

— Вот вещица, которая не может не взволновать вас как писателя. — И, забывая, что он имеет дело не с покупателем, добавлял — Несомненный подлинник, из коллекции князя Гофштейна в Вене.

В магазине я познакомился с продавцом Бодорошем — стареньким сутулым человечком с желтой кожей, напоминавшей по цвету слоновую кость. Это была довольно странная личность. Он был вежлив, предупредителен, старался убедить посетителей с помощью неоспоримых, почти научных аргументов, что нефритовая пагода, интересующая покупателя, сделана в Фучжоу в XV веке или что гобелен с Юпитером и Европой соткан в Лувене в 1680 году по картине Тициана. Однако хозяину он всегда отвечал резко и раздраженно, словно имел серьезные причины сердиться на него. В чем мог он упрекнуть такого добряка, как Мавросин? Последний делал вид, что не замечает грубости служащего. Что же касается госпожи Мавросин, то она отвечала на бестактность и недопустимый тон продавца презрительной высокомерной улыбкой.

— У него невозможный характер, — сказала она однажды за кофе, — когда я заговорил о Бодороше. — Он служит у нас почти тридцать лет, пользуется нашим расположением, но всегда недоволен и постоянно жалуется на свое положение. Если бы вы только знали, какие грубости нам приходится терпеть…

Необычные отношения, существовавшие между моими приятелями и Бодорошем, заинтересовали меня, я хотел разобраться в них, но события отвлекли мои мысли в ином, более интересном направлении.

Само собой разумеется, что политические и социальные реформы после августа 1944 года имели для супругов Мавросин самые серьезные последствия. Правда, в первые месяцы и даже годы в их торговле не произошло заметных перемен. Бодорош продолжал доказывать любителям древностей подлинность предлагаемых товаров. Мавросин, как и прежде, сидел в сводчатой комнатке, склонившись над счетами, а рядом в удобном кресле с невозмутимым видом вязала его супруга. Фразы, которыми они обменивались, по-прежнему отличались предупредительностью. И при всем этом нетрудно было заметить, что Мавросин то и дело закрывал глаза и проводил рукой по лбу — жест совершенно не свойственный ему, а госпожа Мавросин временами тяжело вздыхала. Их обычная невозмутимость не могла скрыть серьезной озабоченности, о причинах которой также нетрудно было догадаться.

Одно, казалось бы, незначительное событие этих дней резко изменило привычный образ жизни супругов. Однажды, когда я после длительного перерыва снова зашел к ним, Бодорош сообщил мне, что хозяев нет дома.

— Я был уверен, что застану их в этот час.

— Они на похоронах.

— На каких похоронах?

— Умер Сугич — дядя госпожи Мавросин.

— Ах вот как! В таком случае, я забегу завтра, чтобы выразить свое соболезнование.

Но на другой день и в последующие дни мне не удалось застать дома супругов Мавросин. Тогда я позвонил им^ чтобы выразить свое участие, и они пригласили меня навестить их в тот же вечер.

За ужином они почти не прикасались к еде, говорили немного. Вид у них был удрученный и даже взволнованный, видимо недавнее событие нарушило их безмятежный покой.

— Бедный дядя, — вздыхал Мавросин.