Сергей Дигол - Мои пыльные ноши

И пока приемщица, вдавливая ладони в прилавок, с аномальной для земной гравитации тяжестью отрывает свой зад от стула и морщит лоб, давая понять, что за расшатанную ковром дверь мне в любом случае придется ответить, в боковом, ведущем в, похоже, еще более тесную комнатушку, проеме я замечаю ее. Теткину молодую коллегу, в отношении которой я готов держать два пари одновременно. Первое — что квартира требуется именно ей и второе — что моим мысленным определением, «молодой коллегой», ее никто никогда не называет. Виорикой там, или Леной, а то и просто «эй–ты–там–как-тебя» — это уже теплее. В редких случаях, только чтобы представить посторонним, ее поднимают до уровня «нашей швеи Виорики». Ну, или Лены, какая разница.

Пока поднявшаяся с насиженного места тетка, поджимая губы, молча тычет в прилавок и я, также бессловесно кивнув, облегченно сбрасываю на него ковер, в соседней комнатушке швея Лена — Виорика–эй–ты‑как–тебя, с короткими, наполовину скрывающими шею темными волосами, в черных брюках и белой блузке, возится со швейной машинкой, явно пытаясь вернуть упрямому механизму стрекот пробивающей ткань иглы — привычный звуковой фон, который мне за минуту присутствия в приемной химчистке слышать пока не удалось.

Шумно выдохнув, я, наконец, прибегаю к помощи второй руки, чтобы вытереть лоб и одновременно думаю о том, что о девушке–швее я осведомлен гораздо лучше, чем она обо мне. Доказательства? Лучше начать бы с того, чего она обо мне не знает. Даже очевидная дедуктивная ниточка — ковер — за которую обязательно зацепился бы восторженный поклонник Конан Дойла, обрывается без усилий: безупречная методика мистера Холмса рушится от одного небрежного удара путаных рассуждений едва протрезвевшего кишиневского лейтенанта. Кто скажет, не украл ли я в самом деле этот растреклятый ковер?

Про юную же швею можно с уверенностью сказать гораздо больше. Например, что она — приезжая уроженка одного из сорока молдавских районов, какого конкретно — вряд ли важно для опровержения следующего очевидного вывода. А вывод в том, что она, эта пока еще безымянная швея — в крайне затруднительном положении: без жилья при низкооплачиваемой работе. Не удивлюсь, если она ночует здесь, в химчистке, прямо на столе–прилавке, по–хозяйски занятым сейчас принесенным мною ковром.

— Вы сами–то его мерили?

Повертевшись у ковра, тетка–приемщица раскрывает карты. Измерять пока еще свернутый в рулон ковер для нее — смерти подобная изнанка ее профессии, поэтому она (типичная для простецких хамов история) легко и безболезненно переживает переход от надменности до заискивания.

— Может все–таки мерили? — улыбаясь золотом, щурится она мне в глаза, для наглядности демонстрируя поднятую в руке рулетку.

Кивнув одними веками, не потому, что соглашаюсь поучаствовать в своего рода ролевой игре и принять на себя, пусть и временно, роль надменного барина, а потому, что просто устал, я достаю из кармана маленький листочек.

— Пять двадцать на четыре шестьдесят пять, — диктую я, а тетка, достав из стола калькулятор, быстро щелкает по клавишам.

— Двести тридцать леев, — подытоживает она и теперь, когда помощи от меня больше не требуется, категорично тычет рукой в дверь напротив комнатушки швеи. — Туда ковер занесите.

Я подхватываю ковер под мышку одновременно с чудесным воскресением застрекотавшей машинки: швея без определенного места жительства, наконец, справляется со строптивой механической иглой, которая вновь безжалостно пробивает угодливо подставляемую ей на расправу ткань.

Прекрасное получилось бы кино, прикидываю я, прислонив ковер к стене в комнатушке напротив и оборачиваюсь, чтобы убедиться в правоте собственного предположения. Так и есть: ритмичное стрекотание иглы, плавные движения продвигающих материю ладоней с короткими пальцами и полусогнутая фигура швеи — совсем немало для нового слова в порноискусстве. Мужская ладонь, скользящая по женской ягодице. Женская ладонь, сползающая со швейной машинке и на мгновение замирающая — с восторженно растопыренными пальцами. Камера, поочередно выхватывающая совокупляющиеся гениталии и гвоздящую ткань иглу. Все более увеличивающийся и без того крупный план. Быстрый оргазм зрителю обеспечен.

Нетрудно догадаться, почему мое воображение выступает на первый план, да еще с таким откровенным соло. Все дело, разумеется, в объявлении на двери. Нельзя сказать, чтобы я о нем забыл хотя бы на секунду с момента прочтения, но теперь между этим клочком бумаги и моим воображаемым порно–шедевром возникает что–то вроде связи, казалось бы, совершенно не связанных друг с другом вещей. Лампочки и собаки, к примеру. Что, кстати, доказывает, что академик Павлов был малый совсем не промах. «Лампочка» — партия швейной иглы вызывает слюноотделение «собачки» — мою чересчур откровенную фантазию, под которой — совсем как в эксперименте знаменитого физиолога — имеется вполне реальная база. Совсем как косточка для собачки.

В моем случае это объявления. Не кривыми буквами на обрывках бумаги: объявления на одном из кишиневских сайтов в разделе «Сдаю недвижимость».

ХОЗЯИН СДАСТ КОМНАТУ ДВУМ ДЕВУШКАМ.

Иногда я ловлю недоуменно–улыбчивый взгляд жены. Я просто делаю свое дело, не пытаясь ничего объяснить, а она, моя бедная Лиза, теряется в догадках, откуда у ее супруга, рядового офис–менеджера с окладом в сто пятьдесят долларов, по вторникам и четвергам, после обычных мучительных будней, берется такая прыть. Мы скрипим кроватью до пяти часов кряду, до шести раз подряд и останавливаемся лишь по ее инициативе: излишняя активность на пятом месяце беременности противопоказана. Хотя, разве пять часов — это норма?

Потом жена ложится на бок, уже изрядно округлившимся животом ко мне, и до того как с головой окунуться в сон, я вижу ее взгляд, как бы продолжающий падающий из окна лунный свет. Представляет ли она стриптиз, который мне на работе устраивает воображаемая коллега–поклонница, чрезвычайно загруженный менеджер, начальница отдела с непроизносимым названием, для которой в силу особенностей рабочего графика вторник и четверг — что–то вроде разгрузочных дней для обжор, когда у нее находится время вспомнить, что она женщина и продемонстрировать мне это во всей красе? Если так, то супруге стоит мысленно поблагодарить свою же выдумку за наши незабываемые ночи. А еще — молча погрустить об упущенном времени: оказалось, что из нашего брака нужно было вычеркнуть первые пять лет, чтобы я, наконец, превратился в безотказную сексуальную машину.

Презрение или сочувствие? А может, беззаботное безразличие с таким привлекательным фасадом — ее заразительным смехом? Что, черт возьми, выкинет Лиза, если узнает причину моей цепной — возбуждение, не прерываемое эякуляцией — эрекции? Фыркнет, засюсюкает или неудержимо рассмеется?