Сергей Дигол - Мои пыльные ноши

— Ты же слышала, — говорю я, но все–таки повторяю, — все будет хорошо. Будут дополнительные заработки.

Она смотрит на меня как собачка на дрессировщика. Преданная, послушная, влюбленная.

— Как? — спрашивает она, но в ее голосе нет отчаяния, только восхищение от непонимания того, как я этого добился.

— Немного, — говорю я правду, но выглядит это так, будто я скромничаю. — Пятьдесят баксов в месяц.

— Повысили зарплату?

— А, неважно, — придав голосу усталость, взмахиваю я рукой, давая понять, что зарабатываю еще где–то, что, по идее, должно вызвать жалость к трудящемуся как паровоз мужу.

— Это же совсем мало, — соображает жена, — если дополнительная работа.

— Какая разница? — спокойно говорю я. — Главное — деньги. Скоро еще будут, — добавляю я, вспомнив, что за коммунальные услуги теперь придется платить Корнелии, а значит, можно рассчитывать на пятьдесят родительских долларов, пусть и раз в квартал.

Присев на корточки, я без сопротивления кладу Лизину руку на свою ладонь. Я глажу ее кисть с тыльной стороны, щекочу ладошку и, проскочив по запястью, с удовольствием скольжу до плеча и обратно. Потом хватаю ее за шею и притягиваю к себе. Целую в пахнущие яблоком губы, рефлекторно втягивая живот, оттого, что в него уперлась моя будущая дочь, пока еще спрятанная под совершеннейшими коммуникациями, напичканными самим Создателем в слои человеческого живота.

— Все будет хорошо, — повторяю я, глядя в глаза жены, расположенные так близко, что мне приходится поочередно заглядывать то в один, то в другой.

Внезапное счастье, которое циники, считающие любовь лишь химической реакцией, сочтут следствием гормонального взрыва, овладевает мной. Ни один пылкий оратор, ни самый красноречивый логик не смогут убедить меня в том, что мои дела не так–то уж хороши и что розовый цвет, застилающий мои глаза — всего лишь привлекательное и потому особо опасное одеяние нескончаемой черной полосы. Даже нарочито громкий, задуманный как одно из звеньев атаки против меня топот поднимающейся по лестнице тещи, вызывает у меня лишь снисходительную улыбку и, признаюсь, даже что–то вроде сострадания к напрасно утруждающей себя дополнительными усилиями шестидесятипятилетней женщине, навьюченной оттягивающими ей руки сумками с продуктами. Все вокруг — и Максим с Олежкой, к которым мы с женой отправляемся, одновременно поднявшись и не расцепляя ладоней, и пробившаяся, как травинка из снега, улыбка жены, и теща, смешно топающая за стенкой, и стоящая передо мной на коленях Корнелия, словно гипнотизирующая меня пытливым взглядом, все это — настолько очевидные доказательства счастья, что мне даже кажется лишним только что приведенное перечисление его составных частей. Я чувствую счастье совсем как солнечный свет, лучам которого охотно подставляешь себя, не задумываясь о компонентах солнечного спектра.

В мгновение, когда раздается звонок в дверь — короткий, раздраженный, как настроение тещи, — я не чувствую обычного для таких случаев угнетенной, болезненной пульсации в висках, вспомнив, что через двенадцать дней смогу удивить их обоих — жену и тещу — дополнительным бонусом, маленькой радостью маленьких людей.

Безупречной чистотой ковра. Корнелия обещала проследить.