Дан Берг - Поющие золотые птицы[рассказы, сказки и притчи о хасидах]

— Учитель, мне известно, что весьма похожее доказательство существования Бога было сделано задолго до того, как герой твоего рассказа беседовал с самим Государем Императором.

— И кем же оно было сделано, любезный Шломо? — с внешним ехидством, но внутренним страхом спросил раби Яков.

— Одним мудрецом, жившим в городе Амстердаме, имя которого я называть не хочу, боясь вызвать твой гнев, раби.

— Ты уже вызвал его, Шломо, — громко воскликнул цадик, — я знаю кого ты имеешь в виду. Не зря раввины отлучили этого вероотступника от общины и прокляли его. Не может быть, чтобы хасидский мудрец повторял слова безбожника. Должно быть, ты в своей Европе плохо читал эти вредные книги. Читай получше, дружок. То есть я не то хотел сказать! Читай книги цадика, дорогой Шломо! — успокаиваясь, поучительно заметил раби Яков и спросил, не желает ли кто–нибудь еще рассказать историю.

В одном еврейском городе умер глава местных хасидов, почитаемый цадик и мудрец. Из родных оплакивали кончину раби вдова и дети — сын Мордехай и дочь Лея — вот и вся его семья. Как часто бывает, место хасидского раби занял сын. Резон такой: во–первых, по мнению большинства хасидов, Мордехай вполне достоин этой чести, во–вторых, таково было желание покойного, а в-третьих, другого кандидата не искали.

Незадолго до смерти отца Лея обручилась с простым парнем по имени Цви. Простак — не партия для дочери цадика. В зятья наставнику хасидов годится подающий надежды знаток Торы или сын крупного богача. Однако, проницательный раби разглядел в Цви незаурядный ум. Да и не мог он разбить сердце горячо любимой дочери, ибо знал, что Лея готова следовать за Цви хоть на край света.

Не столь прозорливый, как отец, Мордехай не узрел за скромностью и простотой жениха задатков будущего мудреца. Приняв на себя бремя ответственности за семью и дорожа ее репутацией, он поначалу пытался расстроить помолвку. «Если есть в тебе хоть капля любви к сестре, ты не сделаешь этого, любезный мой брат», — чуть не плача сказала девушка, и Мордехай отступился.

Молодожены зажили своим домом, уехав в маленькое местечко. Укрывшись в захолустье от доброжелательных и сострадательных взглядов, молодые лишь после свадьбы вступили в романтическую пору любви, посрамив стереотип.

На все на свете хватает у молодости сил, а любовь удесятеряет их. С восходом солнца встает Цви. Любая тяжелая работа ему по плечу. Мозоли на руках. «Когда ешь ты от плодов труда рук твоих, счастлив ты», — вспоминает он кое–что из Торы, родостно трудясь. Но вот приходит время полудня. «Все труды человека для рта его, но душа не насыщается», — апеллируя к тому же источнику, говорит себе Цви, заканчивая работу и принимаясь за учение. Нет жизненных положений, хотя бы даже противоположных, для толкования которых глубокий знаток не нашел бы оснавания в Священном писании. А сказать по правде, книги, а не работа до мозолей, есть настоящее призвание Цви.

Лея обожает супруга, и любовь наполняет душу ее до краев. Вот Цви сидит за книгой. Лея подходит сзади и кладет руки на широкие мужнины плечи. Не сразу он почувствует нежное тепло, не тотчас встрепенется. Он растворился в книжной мудрости, слился с ней. Очень, очень немногим дано погружаться в глубины и воспарять до высот Божественного откровения. Цви наделен счастливым даром. Не от робости его скромность, а от уверенности превосходства. Подлинно сильный не выставляет свою силу напоказ.

Текут безоблачные дни. Появилась в доме колыбель, за ней — другая. В синагоге все чаще люди задают Цви вопросы, просят растолковать что–нибудь из Торы, и тот делает это охотно и просто.

Случилось как–то одному известному раввину из большого города быть проездом в местечке. Остановился в доме у Цви и Леи. Раввин собирался провести субботу у старого своего друга Мордехая, к которому держал путь. Гость обратил внимание на занятия хозяина. «Что читает молодой человек, что записывает?» — прозвучал снисходительный вопрос. «Да так, все больше известные вещи», — скромно ответил провинциал. Раввин торопился в дорогу, чтобы поспеть к другу до наступления субботы. Только отъехал — сломалась ось у повозки. Цви починил. Гость снова тронулся в путь, и снова поломка. Раввин понял, что судьба ему провести субботу в глуши.

Лея накрывала стол к субботней трапезе. Из печи доносился вкусный запах пекущегося хлеба. Она поставила на белую скатерть огромную корзину с двенадцатью свежими плетеными халами.

— О, как много хал! Должно быть, раби Цви ожидает учеников? — спросил раввин.

— Так любил мой отец, — уловив иронию, заметила Лея.

— Учеников у меня пока нет, но завтра в синагоге после молитвы за разговором с друзьями халы пригодятся, — невозмутимо сказал Цви.

— Весьма похвально, — оставил за собой последнее слово раввин.

Во время трапезы, не надеясь услышать умные речи из уст простоватого хозяина, гость без умолку говорил сам, выбирая, впрочем, вещи попроще, доступные пониманию местечкового самоучки. Окончилась суббота, и утром следующего дня раввин отбыл. Он был в отличном расположении духа. «Я, кажется, неплохо просвятил этих милых и простых людей. Не каждому дано стать раввином. Проживет не худо и тот, кто родится и умрет в безвестности», — умиротворенно размышлял он в пути. Раввину не терпелось поговорить с Мордехаем о его сестре и зяте.

Прошло несколько лет, и судьба вновь занесла нашего раввина в дом Цви и Леи. Канун субботы. Хозяин закрыл книгу. Хозяйка выставляет на стол двенадцать ароматных хал.

— О, как много хал! Должно быть раби Цви ожидает учеников? — слово в слово повторил свой прежний вопрос раввин.

— Так любил мой отец, — повторила Лея ответ.

— На сей раз раби не ошибся: соберутся ученики, и одного из них раби хорошо знает, — пообещал Цви.

— Весьма похвально, — сказал раввин, несколько встревожившись.

Суббота еще не наступила, а в доме уже собрались гости — молодые, шумливые. Много шутят, смеются. «Вот они, ученики!» — подумал раввин. Почитая своим долгом придать духовность субботе, он, как и в прошлый раз, принялся рассказывать простые нравоучительные истории. Недоуменные взгляды гостей были наградой раввину за красноречие. Тут появился последний гость — тот самый ученик, который раввину знаком. Взглянув на вошедшего, он изумился необычайно: перед ним стоял Мордехай. И опять кольнула тревога.

За трапезой заговорил, наконец, сам хозяин. Ученики подхватили. Не часто прежде приходилось раввину слышать столь глубокие мысли. Цви и ученики смело брались за труднейшие вещи из Торы. Раввин старался следить за беседой, но почувствовал, что отстает. Он молчал. Он привык завершать дискуссию, а тут не решался даже вступить в разговор. Он был бледен. Его знаний доставало, чтобы оценить говорунов по праву, а чуткий нюх на страже самолюбия удерживал язык. Он знал о своей ординарности и выбирал окружение. «В посредственности нет надежды», — думал он, не щадя себя. Чужая незаурядность больно жгла. Хотелось сбежать, остаться одному. Но впереди еще ночь, день субботы, затем исход субботы, затем снова ночь, и только на утро следующего дня можно будет, наконец, уехать.