Юлия Александрова - Собачий вальс (рассказы)

Дочь и внуки не стали для неё близкими людьми, как ни старались они наладить отношения на протяжении многих лет после смерти Николая Петровича. Их ничего не связывало, кроме пресловутых кровных уз, которые невозможно увидеть, почувствовать или пощупать.

За стеной скрипнула кровать, и Ольга Александровна вздрогнула. «Наверное, Наташа проснулась», — подумала она, взглянув на часы: было начало восьмого. Она просидела в тишине воспоминаний и стихов Лермонтова целый час, даже не заметив, как пролетели долгие шестьдесят минут. Обычно время идёт медленно, но иногда стрелки часов будто сходят с ума и незаметно перепрыгивают с цифры на цифру.

Нарастающий шум из соседней спальни и ворчливая возня возвестили, что дочь, действительно, проснулась.

— Доброе утро, Наташенька. Что-то ты сегодня непривычно рано. Я тебя разбудила? — улыбнулась ей Ольга Александровна, вежливо и с прохладцей, когда та появилась в проёме двери.

Наталья Николаевна была тучной неряшливой женщиной с румяными щеками и крупными чертами лица: круглые глаза, широкий, будто распластанный по лицу, нос и выдающийся вперёд и вверх подбородок. Она коротко стригла волосы и регулярно подкрашивала их тонирующим шампунем «Ирида», от чего они приобрели устойчивый фиолетовый оттенок. Ольга Александровна так и не смогла понять, каким образом в дочери Наташе соединились столь несимпатичные и совершенно непохожие на родителей внешние и внутренние особенности. Она ходила, переваливаясь с боку на бок, как гусыня, шумно пыхтела через рот, фыркала, словно тягловая лошадь, и имела обыкновение быть всем и всегда недовольной. А эти ужасные халаты! Боже мой, как коробили Ольгу Александровну цветастые фланелевые наряды Натальи Николаевны, её стоптанные пушистые тапки и шерстяные носки, но она отчаялась хоть как-то исправить положение. Много лет назад, когда Наташа, будучи девочкой, носила плиссированные юбочки, жакетики с матросскими воротничками и белые банты в волосах, её неброское личико выглядело почти миловидным. Со временем от былой миловидности не осталось и следа. После развода с мужем Наталья Николаевна окончательно переехала с вещами обратно к матери и перестала следить за собой. Она растолстела, без устали искала виноватых в том, что случилось, и от накопившейся злости безвозвратно подурнела. Одевалась Наталья Николаевна не лучше, чем выглядела: могла неделю не вылезать из мятого платья, пока то не пропахнет пóтом настолько, что ей самой становилось неловко, а зимой заворачивалась по пояс в серый платок из гусиного пуха. В свои шестьдесят два года она выглядела совершенной бабкой: грузной и бесформенной, как мешок с картошкой.

На приветствие матери она с присвистом, преодолевая одышку, ответила:

— А ты чего? Опять подскочила ни свет ни заря. Потом будешь носом весь день клевать?

Ольга Александровна отложила книгу и укоризненно посмотрела на дочь.

— Может быть, и буду, Наташенька, — с натянутой улыбкой начала она. — Что же ты мне прикажешь делать? Я своё пожила, остаётся только тихо дремать в ожидании последнего, самого долгого сна, — её голос на мгновение приобрёл мечтательную томность, но тут же вновь стал ровным и взвешенным. — Радуюсь тому, что пока в здравом уме и на своих ногах, тебе не в тягость.

Наталья Николаевна нетерпеливо отмахнулась и заковыляла на кухню, с громким стуком распахивая двустворчатые двери проходной гостиной. Квартира у них была большая, с переходами и длинным арочным коридором. Когда-то, ещё до войны, держали домработницу по имени Зина, но после смерти Николая Петровича её отозвали к новому наркому. Николай Петрович скончался на посту, за широким столом зелёного сукна, и получил звание Героя Социалистического Труда посмертно, но исключительные привилегии служебного положения после его смерти стремительно сузились. К чести Наркомата нужно сказать, что квартиру на Садово-Кудринской и дачу в Купавне всё же оставили, не переселили и не настаивали на уменьшении жилплощади. Преемник Николая Петровича благоволил Ольге Александровне, первое время регулярно навещал вдову и её малолетнюю дочь. Благодаря ему пережили тяжёлые военные годы, да и после войны Ольге Александровне не пришлось распродавать имущество. Всё осталось в целости и сохранности: кое-какая мебель, как спасённая из имения, так и приобретённая Николаем Петровичем на наркомовское жалование, удивительная коллекция книг дореволюционного издания и скромная шкатулочка красного дерева с парой жемчужных серёжек, серебряной брошью и колечком с бриллиантом. Ольга Александровна вполне могла выйти замуж за своего услужливого внимательного благодетеля, но осталась верна памяти мужа, что было воспринято новым наркомом с пониманием. Они остались добрыми приятелями и немало тихих вечеров провели за дружеской болтовней в гостиной Ольги Александровны, пока благодетель, превратившись из наркома в министра, не умер зимой шестьдесят девятого, сразу после Нового года, на руках преданной супруги.

— Как же, пожила она! — недовольно выкрикивала Наталья Николаевна на ходу, ни к кому не обращаясь, но громко, чтобы мать услышала. — Ещё нас переживёт! Посмотрите на неё. Лет десять как собирается, а всё не соберётся. Конечно, ни дня не работала, всю жизнь на отцову пенсию… Пожила она, как же!

Ольга Александровна не стала возражать дочери. Пускай думает, что хочет. Она, несмотря на вошедшие в привычку старческие причитания о близости конца, никуда не торопилась. Знание того, что она рано или поздно умрёт, её не страшило, но и думать о том, что произойдёт неизбежно, также не видела смысла. Жизнь имеет свои прелести в любом возрасте. Достаточно того, что дочь при каждом всплеске плохого настроения — а таковые случались нередко — не забывала напоминать Ольге Александровне, что та бессовестно долго задержалась на этом свете. Вряд ли Наталья Николаевна желала матери смерти — она лишь выливала на неё недовольство собственной жизнью, и Ольга Александровна не слишком осуждала дочь. Если бы ей пришлось каждый день ходить в ужасных тапках и мучиться одышкой, она была бы столь же недоброжелательна.

Из кухни донёсся настойчивый свист чайника и грохот посуды, затем приближающиеся тяжёлые шаги Натальи Николаевны и её шумное сопение.

— Наташенька, — позвала дочь Ольга Александровна, — ты знаешь, меня что-то мутит с утра сегодня, и голова немного кружится, так что ты яйцо мне не вари. Я только кашу поем и чай выпью с молоком. Сюда не неси, я сама на кухню приду.

Наталья Николаевна пробурчала в ответ «Барыня нашлась!» и заковыляла обратно на кухню. Немного погодя Ольга Александровна последовала за ней. Мать и дочь обычно подолгу не разговаривали, а обменивались несколькими репликами, неизменно раздражительными и колючими — со стороны Натальи Николаевны и снисходительно вежливыми — от Ольги Александровны. Говорили только по необходимости и при этом старались не смотреть друг на друга, чтобы в сердцах не сказать лишнего. Но в тот жаркий августовский день обеим женщинам неожиданно нашлось, что обсудить.