Генрих Далидович - Юля

— Посмотри, какой красивый! — сказала Юля сыну, осторожно сорвала цветок с зелеными листочками, понюхала его и подала Петьке. — Столько живу на свете, а никак понять не могу: как цветок может вырасти и зацвести в такой холод? Лед, снег кругом, а он, подснежник, уже цветет и пахнет этим холодом и первым теплом земли…

Они отошли от валежника, осмотрели проталинки посреди почерневшего, в шелухе и обмерзшей хвое снега, но подснежников больше найти не смогли.

— Видать, ты счастливым будешь, мой мужичок. Юля взяла на руки довольно тяжелого сына, поцеловала.

— Я буду сильным, — возразил Петька, — буду сам дрова колоть.

— И сильным будешь, — успокоила его Юля и сказала скорее себе, чем сыну: — Но и сильному и слабому тоже еще счастье нужно.

Петька, разумеется, не понял ее, снова уселся на дрова, держа в руках цветок, а конем теперь правила Юля

Когда они выехали из леса, сырого, с густым запахом смолы, на просторное бело–серое поле, Юля далеко на дороге увидела мать. Она шла им навстречу, видимо, не могла их дождаться и пошла встречать.

Лед на дороге расползался, ломался под санями на куски, и Юля опять стала бояться засесть где–нибудь с дровами. Она старалась направлять коня на сырые травянистые места, по которым полозья скользили легче.

Подъехали к невысокой, с темным, морщинистым лицом матери, в старых, растоптанных валенках и новых галошах, в ватнике и теплом платке. Она сошла с дороги, сказала:

— Надо было не нарубать столько.

— Привезем, вот и будут, — возразила Юля, но коня не остановила, лишь встряхнула вожжами, чтобы шел веселей.

И Юля и мать были невысокие, темноволосые, с небольшими прямыми носами. Юля во всем походила на мать, когда–то пригожую, стройную женщину. Казалось, и судьба их была одинаковой, только Юлин отец не бросал их, он рано, очень молодым, умер. Но вот обе живут одиноко.

— Я думала, что вы засели где–нибудь. Вон как поздно, а вас все нет, — сказала мать, идя за санями.

Я уже и корову напоила, и свиньям, и курам корму дала

— Верно, засели немного, — промолвила Юля.

— А я помогал дядьке Миколе поднимать сани, — похвалился Петька.

— Живой, воробей? — усмехнулась бабушка, она за это время привыкла к Петьке, полюбила его. — Не замерз?

— Нет.

— Я уже каялась, что отпустила тебя, дитя, в лес На вот, погрейся, — она достала из рукава сверток, развернула его и подала внуку кусок хлеба, намазанного медом.

Мальчик радостно схватил хлеб, начал жевать. Старуха и Юля поглядывали на него и улыбались.

У Юли есть еще сестра. Она замужем. Муж — шофер, добрый, спокойный и работящий человек, живут в соседнем районе. У них трое детей, три светловолосые девочки (он, отец, когда немного выпьет, всегда шутит, мол, буду «гнать до тех пор, пока не родится мальчик»), Юлина мать не растила этих далеких внучек, мало видела их и не привыкла к ним, не успела полюбить их. Да и они не очень льнут к ней, больше любят деда и бабку по отцу, потому что живут вместе. И Наталья, Юлина мать, очень скоро привыкла к Петьке, полюбила его, казалось, больше, чем любила своих детей…

— Если бы жила одна, то сидела бы без дров или других пришлось бы просить, — сказала мать. — Нет у меня силы самой в лес ездить.

— Посадим картошку — привезем дров столько, чтоб на всю зиму хватило, — утешила Юля. — Не будем откладывать на осень.

— Может, уедешь, — промолвила мать, надеясь, что она, Юля, все же сойдется со своим Геннадием, «станет жить, как и все добрые люди».

— Никуда я от вас не уеду, — упрямо промолвила Юля.

— Я ведь не гоню тебя, дочка, — будто оправдываясь, сказала мать. — Гляди сама…

Юля промолчала, не могла и не хотела говорить то, о чем знала и что решила. Старалась все это держать в своем сердце.

— Анька приехала, — сообщила Наталья последнюю деревенскую новость.

— Одна или с семьей? — спросила Юля, ощутив почему–то печаль при этом известии.

— Одна.

С Анькой Юля когда–то вместе ходила в школу, дружила, ездила по вербовке на работу, и там, далеко от дома, они вскоре вышли замуж: Юля — за Геннадия, молодого, красивого и веселого шофера, Анька — за начальника участка, пожилого, лысого, молчаливого и доброго человека.

У Юли, как она раньше ни радовалась своей удаче и ни посмеивалась в душе над Анькой, семья не сложилась, Анька же и теперь жила со своим мужем, была, по ее словам, очень счастлива, когда присылала письмо, всегда чем–нибудь хвасталась: то тем, что муж повышение получил и большую зарплату, то новой, еще большей квартирой, то какими–нибудь дорогими покупками или тем, что они куда–то далеко ездили отдыхать…

Юля знала, что Анька придет вечером и опять будет хвастаться и растревожит душу. Очень не хотелось с ней встречаться.

Пока Юля разгрузила дрова, распрягла коня и отвела в конюшню, пока вернулась домой, завечерело. Высоко и ярко краснело небо на западе, сверху прижал морозец, дохнуло свежестью. Земля, размякшая за день, начала подсыхать, твердеть, но все равно пахло весной. Весна чувствовалась во всем: в запахе оттаявшей прошлогодней травы и сырых щепок, в холоде песка и старого снега, в слабом запахе молодого ледка и тревожных весенних запахах в воздухе. Властно наступала ранняя весна.

Едва Юля успела снять верхнюю одежду, переодеться и переобуться в домашнее, теплое, как услышала в сенях шаги. Подумала, что это идет ее бывшая подруга, Аиька, но потом поняла, что за дверью не женщина: шаги были тяжелые, мужские.

Кто–то в сенях торопливо нащупал ручку, открыл дверь и вошел в хату. Это был Микола — в той же одежде, в какой его видели в лесу, с ружьем в руках. Видно, он где–то немного выпил: на тонких губах блуждала игривая улыбка, широкоскулое лицо еще больше раскраснелось, в карих глазах поблескивали веселые огоньки. Он поставил в угол ружье, поздоровался. Петьке и старухе, которые сидели на печи, дал помятых за день в кармане теплых конфет.

— А для тебя, молодица, ничего нет, — усмехнулся он, ущипнув Юлю: — Ты сама мне кое–что должна…

Трезвым он был молчалив и стеснителен, а выпил немного и осмелел.

— Садись, Микола, — усмехнулась и Юля в ответ, шутливо оттолкнула его, смахнув полотенцем со стола хлебные крошки, накрыла стол скатертью.

— Все гонишь меня от себя, — уже не смущаясь, покачал головой Микола, снял шайку, повесил на гвоздик, достал из кармана расческу и, пригладив мягкие русые волосы, сел на скамью, при матери пошутил: — А могла бы уже и не отгонять… Пригласить, когда дома бы никого не было.

— Выдумываешь ты что–то, — стыдливо снова усмехнулась Юля, — зашел вот в хату, мы и рады.

— В эту хату я мог бы не гостем заходить, а хозяином…

— Что говорить о том, чего не вернешь, — все еще усмехаясь, сказала Юля, но сердце больно заныло. — Слава богу, и я жива, и ты жив, хозяин, семьянин.