Сергей Минутин - Скульптор и Скульптура

И ещё он признавал только богатство души, а деньги всегда связывал с нуждой.

Ваню смутила в записной книжке О. Бендера запись «застой», его интересовало начало. Начало, где же начало всего?

Иван, побывав в отпуске, поразмыслив на трезвую и пьяную голову, понял, что всё, что они нарыли на острове, относится к ХХ веку, и он помнил, что ХХ век венчал застой. Демократия, диктатура и переходный период «обломились» об этот застой и породили перестройку. Но, как выходило из записей О. Бендера, застой был вначале.

Ваня растолкал Монаха, который после удара молнии постоянно дремал, и огорошил его словами: «Хватит спать, Родина в опасности».

Монах: «А, это ты. Какой ты чумной возвратился из страны опыта, какой дикий».

Ваня: «Тебя бы туда».

Монах: «Прошло, теперь спокоен».

Ваня: «Тут вот что. Попугай нашёл записную книжку, хочу тебя спросить…».

Монах: «А что попугай?».

Иван: «Попка орал: «Демо–ква», — и не хотел мне её отдавать.

Попка ужасно обрадовался пробуждению Монаха, а ещё более тому, что его вспомнили, и опять забубнил: «Демо–ква, Демо–ква».

Монах: «Покажи книжку».

Иван отдал книжку Монаху.

Монах: «Я такую книжку видел у Демонкрата, но он ничего не теряет, только подбрасывает. Ты её прочитал?»

Иван: «Только одну страничку и хочу спросить, что мы тут ищем — начало или конец? Эта книжка началась с застоя, но мы застоем (Ваня посмотрел на флаг, развивающийся на башне), вроде как заканчиваем.

Монах: «Читай дальше. У Скульптора свой отсчёт».

Монах опять задремал, и снились ему вороны то ли на руинах акрополя, то ли на руинах английского замка. Словом, снились ему руины и вороны, а может быть, каркающие вороны.

Хочу, очень хочу напомнить начало этой повести. Напомнить на правах автора, в некотором роде конечно. По крайней мере, писал сам, и по клавишам компьютерной клавиатуры тоже стучал сам, имею полное право напомнить.

Помните Пирата и его знаменитое: «Ну, ну», — или Попугая и его: «Пиастры, Пиастры, Демократия, Демократия»?

Кто много читает, тот, наверное, меня уже одёрнул, заявив, что не было такого у Роберта Льюиса Стивенсона. Кто знает? Если мы там с вами и были, то всё равно забыли, а вот Пират был. Он есть и будет, как есть и Попугай. Так вот, на этом острове герои разных времён и эпох, которых на Земле принято считать лишь героями литературных произведений, оживали самым необыкновенным образом. Жили они самостоятельно и, более того, запросто могли принимать лики своих авторов. Островитяне могли видеть Пирата, а могли видеть и Стивенсона, смотря от своего желания и умения.

Мелькнула галера с носовой частью в виде головы пуделя, но многие поняли, что это привет от Михаила Булгакова. И записная книжка О. Бендера не вызвала сомнений у Ивана, что это привет от Ильфа и Петрова, что они где — то рядом чудят, продолжая свой роман. На острове оживали герои, которым не суждено быть забытыми никогда, не суждено умереть никогда. Но если не суждено умереть героям литературных произведений, стоит ли говорить о бессмертии их авторов.

Только самым бестолковым землянам, никогда никого не любившим и по этой причине никогда и ничего не чувствующим, можно напомнить, что у пессимизма есть другая сторона — оптимизм. Всё зависит от угла зрения и мысли.

Правда, островитяне чувствовали и ещё кого–то, объединявшего всех писателей и их литературных героев, но только чувствовали, а видеть не видели. Почему?

Предположу, как было в стране опыта: сидит писатель на стуле за письменным столом в окружении окурков, бутылок, вещей, забытых такими же друзьями — писателями. Сидит, значит, ждёт. Чего ждёт? Может жену, которая, не выдержав творческих порывов, давно ушла, может кредиторов, а может просто гонца, отправленного за очередной бутылкой и сигаретами. Сидит, как всякий нормальный человек, ждёт прихода нормальных людей и совершения нормальных событий.

Но какой нормальный дурак или дура придёт к писателю? Ответ очевиден. Но вот тут–то и начинаются странности, можно угодить в скульптурный ансамбль, этакую панораму, в которой тебя сразу и не разглядишь, пока не присмотришься, а можно быть сияющей, хоть и слегка нетрезвой скульптурой, но о которую обязательно споткнутся, даже если хотели обойти. Поэтому к писателю всегда приходит кто–нибудь от Скульптора. Муза, например.

Приходит Муза и давай вдохновлять писателя словами, а он только записывать успевает. Тяжкий труд, скажу я вам. Когда всё запишешь, то даже не усталость чувствуешь, а полное опустошение и трезвость необыкновенную, а вместе с ней и весь ужас страны опыта. Но это в стране, а на острове слова утрачивали всякий смысл, их потихоньку вытесняли образы.

Думали ребятишки, что сами и впервые всё делают, а оказалось — по аналогии. Более того, члены экспедиции археологов, копая землю вокруг себя и роя норы друг под друга по причине застоя, упёрлись в гранитный камень, на котором со всех сторон были высечены слова:

«Я ЕСМЬ лишь то, Что ЕСМЬ Вселенной Смысл! —

Запомните все фразу бытия, что из ступеньки «Я»

Вы переходите лишь в ЕСМЬ, Любовь Творя!

Вы постигаете ЕСМЬ Мироздания,

Что много выше вашего понимания!

А что за ЕСМЬ стоит?

Ту тайну ваш Отец — Творец пока хранит.

Растите, милые детишки,

И знайте, не нужны вам больше книжки!

У вас есть ВСЁ! Сумейте лишь открыть…». [15]

Когда до камня докопали, Иван тоже думал: «направо пойдёшь…, налево пойдёшь…», а оказалось, пришли уже.

Словом, пришло время расставаться со Словом, привычным словом, привычной книгой, а что за этим? А для чего копают–то. Но это только наступает, хотя и наступит скоро, а пока на острове стали проявляться литературные герои, которые пойдут дальше вместе со всем человечеством по его пути эволюции.

Видимо, и для них очередной цикл завершается, чтобы дать начало новому. Кто–то останется, кто–то уйдёт. Пробегись, читатель, бегло по книжным переплётам, много ли книг ты хочешь открыть. То–то и оно. Но всегда будем помнить о бессмертии, ведь Бог поругаем не бывает, на что наработал, то и получишь.

«Паниковский в панике, Балаганов в слезах, но заседание продолжается. С такими присяжными я никогда не попаду в Рио–де–Женейро, надо брать инициативу в свои руки.

Итак, господа присяжные заседатели! Есть две вещи, ценимые в мире. Деньги и социальные услуги.

Паниковский, вам, конечно, ближе деньги, особенно если они лежат в ваших карманах, а вам, Шура, как сыну, растущему без отца — социальные услуги, так как вы, Шура, всё равно не знаете, что делать с деньгами.