Ву Нам - Мы снова уходим в бой… [Рассказы писателей Вьетнама]

Отойдя шагов на десять, я снова услышал ее веселый голос:

— Не волнуйтесь, отдыхайте спокойно. Ваше удостоверение останется пока у меня!

Я вспомнил, что не забрал его. Ну что ж, если тебе доверяют целый дом…

Захожу во двор. Втаскиваю велосипед на крыльцо. Толкаю дверь. Так и есть, не заперто. Чиркаю спичкой и зажигаю лампу, которая и вправду оказалась на столе за чайником. Пулей пролетает мимо меня испуганный котенок, и наступает тишина. Только монотонно шумит дождь.

В доме еще стоит запах свежесрубленного дерева. Окно с деревянной решеткой, побеленные известкой стены. Вместо двери между двумя комнатами — зеленая занавеска. В первой комнате двухспальная кровать под белоснежным пологом, большой сундук. В углу плетенка для риса, накрытая медным тазом, кучка бататов и разные кухонные «орудия». Всюду видна заботливая хозяйская рука.

В другой комнате — тоже широкая лежанка под пологом, на подушке вышиты инициалы С. Л., у другой стены — односпальная кровать, вместо стола доска на низких ножках и два маленьких детских стульчика. Посередине новенький стол и стулья.

Я поднес лампу к висящим на стене грамотам:

«Нгуен Ван Лонгу, шоферу Транспортного управления провинции Н., передовику труда, 1964 г…»

«Нгуен Тхи Ван, ученице 1-го класса „Б“ начальной школы Хоа-тана, за хорошую учебу…»

«Чан Тхи Суан, помощнице бригадира и командиру взвода женского ополчения деревни Нган, за высокие показатели в труде и в бою…»

Все три грамоты, взятые в отполированные бамбуковые рамки, висят рядом. Под ними за стеклом фотография: Суан — теперь я знал имя девушки — снята с высоким улыбающимся мужчиной, из этаких большеглазых, большеротых, густобровых мужчин — все они, как правило, весельчаки с душой нараспашку. Впереди них, прижавшись друг к другу, улыбаются две девчонки. Под фотографией надпись: «Чем чаще думаю о Тебе, тем больше забочусь о Детях…» Подпись не очень ясная, но разобрать все же можно — Чан Тхи Суан.

…С лампой в руках я стоял перед фотографией. На дворе по-прежнему шел дождь. Время от времени в его монотонный плеск вливались гудки автомобилей и чьи-то громкие голоса.

Значит, Суан замужем. Мужа ее зовут Лонг, и он шофер. На вид он старше ее лет на десять. Девочки, наверно, его — от первого брака. Суан слишком уж молода, а в том, что дети его, сомневаться не приходилось — сходство, как говорят, налицо…

Я вышел на крыльцо. Из-за туч показалась луна. Под маленьким водопадом, сбегающим с крыши, я смыл дорожную грязь, вернулся в дом и, присев у стола, закурил.

Кто-то заскребся в дверь.

— Это я, Ви… — ответил на мой вопрос негромкий детский голос. Потом в дверь просунулся человечек, с головы до ног закутанный в нейлоновую накидку. Видны были только круглые черные глазенки, курносый нос и робко улыбающиеся губы: — Дяденька, помогите, пожалуйста…

Я снял с человечка накидку. Немудрено, что гостье — это оказалась девочка — понадобилась моя помощь. Она держала сведенными от натуги пальцами углы накидки и большую фарфоровую миску, накрытую крышкой. Освободившись от пут, девочка сразу затараторила:

— Моя тетя, ой нет, моя мама сказала, что у дедушки сегодня поминки по прадедушке… дедушка велел отнести дяде…

Я рассмеялся:

— Постой, постой… Чья ты дочка? И что велели тебе отнести?

— Я папина дочка и тетина тоже. Дедушка велел отнести вот это дяде журналисту — значит, вам. Здесь клейкий рис [1] Сорт риса с крупными зернами, при варке они разбухают и склеиваются крахмалистым белым соком. ( и курица, кушайте, пожалуйста, на здоровье.

Привстав на цыпочки, она сняла крышку с миски, которую уже успела поставить на стол, повторила скороговоркой: «Кушайте, пожалуйста, на здоровье», прошмыгнула в соседнюю комнату и принесла оттуда пиалу и палочки для еды. Потом запричитала:

— Ой-ой, совсем позабыла, — достала из кармана сложенный вчетверо листок и протянула мне: — Вам тетя прислала записку. Вы кушайте и ложитесь спать, ладно? Тетя велела вам вскипятить чайник, если вдруг захочется пить.

«Товарищ журналист, — писала Суан, — я забыла сказать, что за кухней вырыто убежище. Оно плотно закрывается крышкой, дождь туда не проникнет. Обстановка сейчас очень напряженная. Янки нагнали кораблей к нашему берегу. Мы спешим на дежурство. Не беспокойтесь ни о чем, отдыхайте. Я непременно вернусь и провожу вас. Суан». Внизу была приписка: «Пожалуйста, напомните Ви, чтобы она перед сном вымыла ноги».

А Ви стояла передо мной и глядела на меня во все глаза. Дотронувшись до моего пальца, она спросила:

— Это колечко из американского самолета? А кто вам его сделал? Мой папа тоже умеет делать такие колечки. Тете и сестрице Ван он уже привез кольца, а я еще маленькая, папа сказал, что подарит мне ожерелье… А вам нравятся самолетные колечки?

Я засмеялся и кивнул:

— Нравятся, очень нравятся…

— А почему вы не кушаете? Вы не голодный, да?

— Голодный. Сейчас поем.

— …Мне тетя говорит: кто кушает курицу и не чистит потом зубы, у того зубы сломаются — все как есть. А у вас, когда вы были маленький, ломались зубы?.. А вы далеко живете? Вы, наверно, умеете стрелять? Мой дядя Тху скоро поедет стрелять в американцев!.. Знаете, мама моей подружки Ми часто наказывает ее. А моя тетя меня никогда не наказывает. Она говорит, что я послушная. А ваша мама вас наказывала? И вы как, плакали?

Мне все больше нравилась эта малышка. Не дожидаясь напоминаний, она взяла деревянные сандалии, стоявшие у кровати, и отправилась мыть ноги. Я опустил полог над ее кроватью. Мы долго еще разговаривали, пока она не уснула, сложив колечком розовые губы.

Лежа на просторной кровати под высоким пологом здесь, в этом, как я понял, счастливом доме, я будто прокручивал старую пленку — воспоминания о давно прошедших днях.

Деревня Нган в Хоа-тане семнадцать лет назад… Тогда меня прямо на марше скрутила лихорадка, и я отлеживался здесь у крестьянина, которого все звали Каем. Мне и Шаню, нашему ротному санитару, пришлось довольствоваться рваной циновкой, брошенной поверх соломы. Семья Кая была очень бедной, только детишками бог их не обидел. Жена его все порывалась уступить нам единственную бамбуковую лежанку. Но как я мог это допустить: на дворе стояли холода, а она всего два месяца как родила. Вот и порешили на том, что нам отдадут самую большую циновку — обычно на ней спал сам Кай с тремя старшими ребятишками. Вообще-то он редко ночевал дома — когда нанимался на приработки, когда дежурил или уходил с бригадой народных носильщиков [2] В войну 1946–1954 гг. каждая деревня выделяла людей в отряды народных носильщиков, доставлявших на фронт рис, продовольствие и т. п. . Нередко он возвращался среди ночи и принимался чистить бататы, потом поднимал всех «закусить», сетуя, что не может ни угостить, ни уложить нас, как ему бы хотелось. И невесело шутил: «Ну, да вам на кровати было бы тесно, еще передеретесь, а на циновке вольготно». И добавлял обычно: «Ничего, это поначалу трудно, потом всего будет вдоволь. Вот выгоним врага, и все сразу наладится!»