Надежда Нелидова - Розовый террор

В железнодорожной воинской части, куда я приехала, служили: капитан Окунь, сержант Лисенко, майор Кот, майор Олешек, прапорщики Волк и Зайчук. Не батальон – зверинец.

На Байкало-Амурскую магистраль я попала волей случая. Здесь служил муж сестры. Уже в поезде я влюбилась в Сибирь, прилипла к окошку на все пять дней путешествия.

До Екатеринбурга вагонные стёкла вспухали гнилыми пузырями, рыдали от затяжных дождей. А за Уральским хребтом царила золотая осень. От бьющего по-летнему солнца приходилось защищаться шторкой.

На третий день равнину начали разбавлять холмы – как спины вросших в землю рыжих мамонтов. А названия проплывающих за окном станций: простые, крепкие, ласковые, русские! Тайга, Минутка, Зима, Ерофей Павлович. А гортанное древнее звучание населённых пунктов и рек, названиями которых свойски сыпали пассажиры: Гилюй, Нерюнгри, Тыгда, Могоча…

«На Нюкже мошкА злая: штаны, извините, по малой нужде не спустишь – сгрызёт». «Баргузина (соболя– АВТ.) на шубу жене отвёз – с зейскими можно сторговаться». «В Итыките строганиной из муксуна угощали. Во рту таял, как пломбир!»

Будто я окунулась в мир чудесных «Амурских сказок». Была у меня любимая детская книжка с чёрно-белыми, как гравюры, рисунками: чумы, нанайцы с косичками, люди-тигры, каменные драконы…

Муж сестры Алёша встретил на вокзале, отвёз в часть и заторопился на службу. Сестра ждала меня в деревянном домике. Немножко припахивало угаром, но было очень уютно. Всюду ковры (невероятный дефицит в те годы), на дверях оригинальные шуршащие занавески из магнитофонных плёнок. В зале картина во всю стену «Утро стрелецкой казни».

Оказывается, её писал командир роты. Уезжая в отпуск, он любезно оставил свою квартиру сестре с мужем, политруком. Их жильё было ещё не готово.

Печь дымила с каждым днём всё больше. Процесс топки протекал так: мы одевались в шубы, распахивали настежь дверь (трескучие минус сорок за порогом), и только потом поджигали дрова и ждали тягу. И когда печка переставала плеваться горькими синими клубами, закрывали задубевшую дверь и ещё долго бродили в шубах, пока выстывшая изба прогреется. Алёша приводил солдатиков прочистить дымоходы, но стоящего печника среди них не находилось.

Часто вечерами не было электричества. Тогда мы с сестрой садились у окошка и пели на два голоса. За окном чернела древняя тайга, лунно, узорчато серебрились окошки, от дверцы печки на полу танцевали блики…

Я привыкла к этому бревенчатому домику, к чёрным, тараканьи шуршащим занавескам, к картине «Утро стрелецкой казни». И даже с некоторой неприязнью узнала, что на днях из отпуска возвращается ротный. Извольте на выход с вещами из обжитого гнёздышка.

Делать нечего. Весь день мы хлопотали, устраиваясь на новом месте. А вечером пришёл Алёша и сообщил: «Ротный приглашает в гости».

Я обрадовалась. На поселковые дискотеки сестра не пускала: по слухам, там хозяйничали бывшие зэки и «химики», а я была тихая домашняя девочка. В военных частях «балы с музЫкой» сто лет назад канули в Лету. Устраивались офицерские междусобойчики строго по субординации.

Мы ввалились с мороза, закутанные как кульки. «Здравия желаю! Василь Ангел», – отрекомендовался ротный, встречая у порога. Я всё ещё неприязненно обошла вокруг и сказала: «Странно. А крылышки где?» Он весело охлопал себя: «Так точно, не прорезались. Зато нимб уже светится». И нагнул лысеющую голову.

Ротный Ангел (звучит! Как, должно быть, изощрялись над его фамилией солдатики) к нашему приходу налепил пельменей, нажарил оленины, переложив её полосками домашнего шпика. В центр стола выставил, пристукнув, бутыль с горилкой.

Весело за столом рассказывал, как приехал, начал топить печь – и изо всех щелей густо повалил дым. «Ну, я тут же скинул шинель, закатал рукава…» Печь темнела кое-где свежей, сырой ещё, парящей глиной, горела ровно и жарко, не пыхала и не пускала ядовитых струек. А мы столько мучились…

Мне показалось, я знала Ангела сто лет. За столом он ловко ухаживал за нами с сестрой, пельмени и домашние закуски были превосходны… Потом под вой снежной метели лились звуки ноктюрна. Он ловко вёл меня в танце, сжимая мою кисть и напевая на ухо:

А в застолье, выпив, он самозабвенно пел свои песни: вольные, нежные, могучие. Глаза от них наливались слезами, а дух – силой. Я тоже принялась было подтягивать жалобным тоненьким голоском «Дивлюсь я на небо, та й думку гадаю» – но он замахал руками и чуть не повалился со смеху. Я надулась.

– Не обижайся, – попросил он, утирая слёзы от смеха. – Но только, умоляю, больше не пой.

И закрутилось-завертелось. Тихая домашняя девочка слетела с катушек. Нечаянные встречи на улице, морщившие губы улыбки, ничего не значащие слова, многозначительные взгляды, вечеринки… Он был такой надёжный, он умел всё. Офицерские жёны говорили о нём: за ним, как за каменной стеной. Завидовали его жене.

Да, он был женат и был старше меня на 18 лет. Год назад жена уехала к больному отцу и забрала двух дочек. Затерявшаяся в тайге воинская часть – узкий мирок, знали друг о друге что надо и что не надо. Говорили, что жила семья Ангелов плохо, потому жена и уехала, отец был лишь поводом.

Он был женат, а мне что за дело! Жена – это было что-то столь далёкое, бледное, размытое и малозначительное.

– Жена – малозначительное? – тихо, глубоко поразилась Тоня. – Это ты серьёзно?

– Она была меньше чем малозначительна, – объяснила я. – Она для меня было мельче соринки в глазу, потому что соринка бы мне мешала, а далёкая жена – ничуть. Любил-то он меня.

– А как твоя сестра реагировала на эту связь? – это всё та же беспощадная Тоня.

– Крайне отрицательно реагировала, как же ещё. Всё удивлялась: «Ангел-то наш! Далеко не ангелочек оказался. Кто бы мог подумать: нелюдим, сухарь, солдафон… Жена плакалась: слова из него не выдавишь». Ахала, какой позор я навлекла на них с Алёшей, офицерский состав гудит от пересудов. Обещала купить обратный билет – и кыш на Большую Землю в 24 часа с волчьим билетом… Заступился Алёша.

Тут нашу палату позвали ужинать. После ужина все снова, как на вторую серию фильма, с нетерпением сгруппировались на Тониной койке.

– Вскоре я уехала на защиту диплома. Тема дипломной работы была связана со строительством БАМа. Провожал меня мой ротный Ангел, посадил на поезд. У него было землистое лицо, набрякшие глаза. Я уехала с ужасным настроением.

Вот и сдача диплома позади. По возвращении узнала: буквально перед моим приездом ротного Ангела перекинули на новое место службы, на родину жены.

Его дом был не заперт. Я потерянно побродила по квартире, между огромными фанерными контейнерами – их ещё не успели отправить. Вокруг суетились солдатики.