Надежда Нелидова - Розовый террор

– Привет, Зумик, любовь моя!

Это кричит наш технолог Валька.

Зумик – тоже я.

Надо же, тургеневскую фамилию превратить в какого-то Зумика. И почему – Зумик?

– Потому что ты зумик, – говорит Валька и легонько давит мне на нос, как на кнопку. Ну и глупо.

Мы с Валькой учились в параллельных классах. В те времена он здорово за мной приударял. Но я был староста класса и примерная девочка, а он двоечник и хулиган. Валька не унывал и на 8 марта подарил мне пластинку с песнями на стихи Сергея Есенина.

Я пришла домой, сразу поставила пластинку и села слушать. Когда пластинку заело, и строчки:

повторило раз тридцать, мама из спальни закричала: «Валентина, ты что, оглохла?» Я всё поняла. Я поняла, что Валька это нарочно подстроил: взял толстую иголку и прочертил именно в этом месте глубокую бороздку.

Ну ладно, дальше о себе рассказываю. Мне 23 года. Не замужем. В комнате, которую я снимаю, я живу не одна. Нас трое: невидимый мышонок, который шебуршится под диваном (я подкладываю ему куски сахара) и большая зеленая муха. Каждый вечер она просыпается и жужжит у лампочки брюзгливо и нудно.

Муху я терпеть не могу. А симпатичному мышонку посвятила стихотворение. Вот оно.

У меня много подружек, и у всех у них есть мужья – что ни муж, то чистое золото. А у меня есть мышонок и муха. А еще, по секрету, мне недавно по-настоящему сделал предложение один человек. Если я захочу, он пойдет за мной на край света. Я потом о нем вам расскажу.

Итак, в коллективе я считаюсь зумиком и фантазеркой. Надежда Семеновна мне как-то сказала:

– Чем попусту языком трепать, сочини что-нибудь путное и отнеси в журнал. С деньгами будешь. Писатели, они ведь деньги лопатой гребут.

Я так и сделала. Сочинила рассказ. В нем я писала про сторожку, которая стояла в тайге у железной дороги. У лесника была дочка. Она ходила в сарафане и в косы вплетала ромашки. Она у меня в рассказе только и делала, что гуляла по лесу и рвала ромашки. Когда мимо проносились скорые поезда дальнего следования, бородатые парни из окошек кричали ей и махали руками. И девушка испытывала неясную тревогу. И тревога эта все росла.

И вот однажды девушка уложила в чемодан сарафан, вплела в косы свежие ромашки и уехала. То есть совсем уехала. И вернулась только через много лет. В очередной отпуск. Она была в джинсах, а стриженые фиолетовые волосы украшала крупная пластмассовая заколка. Бревенчатые стены сторожки сотрясал рэп.

И все, кажется, было хорошо, но девушка горько плакала. Потому что ее отец, лесник, давно был похоронен на сельском кладбище. И когда она выбежала встречать скорый поезд, никто не закричал и не замахал из тамбура рукой. Потому что девушек в джинсах и с заколками бородатые парни видели на каждом шагу в своих городах.

Вот такой написала я печальный рассказ, прямо изревелась вся, пока писала, и отнесла в редакцию. Редактор внимательно прочитал его прямо при мне. Он вздохнул и сказал: «Слишком уж, милая девушка, это банальная вещь». Я, естественно, обиделась. Но рассказ все равно продолжал мне нравиться. И я продолжала его рассказывать девчонкам, только начинала так: «Хотите, я расскажу вам одну банальную вещь?»

Сегодня у нас завоз. И вот в мой отдел среди прочих сувениров поступает бронзовая чеканка – в единственном экземпляре!

Все девчонки бегают смотреть на него и восторгаются: «Ой, какая прелесть. Сразу видно – Запад. Сколько стоит, интересно? Ско-олько?! Ничего себе… чеканочка». В бронзе оттиснут человечек-уродец: с огромной и сплюснутой, как Земной Шар, головой, лысый, с тонкими ручками и ножками. Девчонки сказали, что он походит на заспиртованного младенца, такой жалкенький.

Это Зумик. Я его про себя назвала так не без злорадства. Не мне же одной ходить в зумиках. Теперь нас двое: я зумик большой, он зумик маленький. И чего ты такой худышка страшненький?

Я придвигаю стол к стене, ставлю на него стул, вскарабкиваюсь и вешаю чеканку над служебным входом. Теперь покупатели или вообще не обратят на него внимание, или подумают, что он не продается. И Надежде Семеновне не к чему придраться.

По дороге домой, и дома, и даже ночью я умиленно вспоминаю своего Зумика. Страшнулька мой. Как-то ему одному, без меня в магазине? Когда на следующее утро еду в троллейбусе на работу, снова думаю о Зумике и улыбаюсь.

Напротив меня сидят две девушки-близняшки и подозрительно наблюдают, чего это у меня рот до ушей. Они сидят, грациозно отвернув друг от друга кудрявые головки, как строптивые лошадки в одной упряжи, которым нарочно для красоты так заворачивают головы. Воротники курточек у обеих модно, шалашиком, подняты. Будто их обеих поднимали за загривки и, хорошенько встряхнув, держали в таком положении.

Их насторожила моя улыбка. Они ревниво оглядывают меня. Сравнение явно не в мою пользу, и они мигом успокаиваются. У них в наличии две пары бронзовых ножек, покрытых светлым пухом, они крепенько стоят в крошечных деревянных сабо. Правда, и у меня ноги ничего себе, но они бледные, как у вареной курицы, с большущими ступнями – несчастье мое! Ну и черт с вами! Зато у меня есть Зумик. И еще есть человек, который, если я захочу, пойдет за мной на край света!

Зумик висел, скрючив лапки. При моем появлении он приветливо пошевелил оттопыренными ушами. Я работала и думала о том, что Зумик должен быть моим, только моим. А до зарплаты еще две недели. Занять у кого-нибудь накануне отпусков – немыслимое дело.