Надежда Нелидова - Жених с приданым

Последние шесть лет для него прошли под знаком Америки. Мы только и слышали: там то, там сё. Там президент выходит на зеленую лужайку и отвечает на острые, а не дистиллированные вопросы. Там жизнь как после смерти (читай: в раю). Чего ты стоишь – такая тебе и цена.

Из самой первой поездки – это было восемь лет назад – он вернулся туманный, говорливый, зачарованный, с россыпью ярких фотографий. Вот он с сыном, снохой и внучатами в Нью-Йорке у подножия гигантских зеркальных небоскрёбов. И вдруг среди затмевающих небо громад – старинная уютная, провинциальная, низенькая, домашняя церковка. И там тишина, полумрак, дьячок бормочет, свечи горят, ладаном пахнет.

Вот они с семьёй в японском ресторане. Всё ослепительно белое: стены, столики, тарелки, рубашки на официантах. Вот они на мексиканском пляже – обслуживание изумительное, американцев готовы носить на руках… В переливающемся огнями, как гигантская ёлочная игрушка под ночным небом, Лас-Вегасе…

…Он вышел на перрон и увидел тот же бурьян, окурки, плевки, понурые лица… Там, на других берегах, ностальгируя, писал: «И те же милые опущенные лица, как будто вырубленные топором». Ностальгию как ветром сдуло. Со дна души поднялось и уже не оставляло раздражение.

– А ещё в Америке, – говорил он, – даже молодые следят за весом. Сын – ты знаешь его: высокий, худощавый – в первую очередь тщательно вглядывается в состав продуктов: сколько содержат калорий, нет ли вредных добавок.

По примеру сына, он решил перейти на здоровое питание, больше есть рыбу – и пришёл в ужас.

– Как вы это едите?! Это же рыбьи разлагающиеся трупы: прилипают к ножу и разъезжаются, как каша. Ну почему, – вопрошал он, – когда у нас готовят рыбу – это всегда невыносимая вонь, так что потом требуется проветривать квартиру? Почему вместо бульона – мутные серые помои? У них готовишь утреннюю выловленную рыбу: куски упругие и нежные, белые и розовые, слюнки текут.

Также он решительно не понимал, почему на наших яйцах ставят на фиг никому не нужные штампы «N-ская птицефабрика» или какое-нибудь «Яйцо деревенское». А самая-то главная информация – дата изготовления – отсутствует!

– Вчерашнее яйцо, – убеждал он, – это уже отрава, яд для печени. А у нас магазины забиты яйцами, привезёнными с Дальнего Востока! Сколько им дней? Недель? Месяцев?!

Как-то, дожидаясь автобуса, мы продрогли под дождём на ветру и заскочили в кулинарный магазин. Продавщица крикнула: «Вы заказываете или нет? Остановку, блин, себе тёплую нашли». Уборщица подпела: «Уже окна заложили, а они всё идут и идут».

Действительно, выходящие на остановку окна были заложены огромными кусками ДСП: именно с целью, чтобы озябшие ожидающие не могли из окошка магазина подсмотреть номер подъезжающего автобуса.

– Ну почему мы такие?! – горько изумлялся он. – Причина-то в нас самих. В Америке кафешка у остановки в три раза дороже стоит, потому что место людное, бойкое. Хозяин с улыбкой – белозубой, широкой – ещё и стульчики у окна расставит. Свежие журнальчики принесёт: на здоровье, ждите свой автобус! Не жалко!

Потому что это потенциальные покупатели: кто-то чего-то присмотрит, кто-то купит. А не купит – в следующий раз к приветливому хозяину непременно на огонёк заглянет… И потом, не под дождём же людям зябнуть. Не звери же мы друг другу, в конце концов. А ещё у них в Америке…

Однажды «за Америку» в застолье по пьяному делу, патриотичные мужики ему от души начистили шею. Он отряхивался, прилаживал оторванный воротничок и сорванным тонким голосом кричал:

– Во-от, только на это мы и способны. У нас за все невзгоды отрываются на слабых. Отстаивать свои права – что вы! Нас хватает только на то, чтобы сладострастно стучать «куда надо» на старушку, по соседству сдающую квартиру. Во всех наших бедах враг номер один – это всегда соседка-старушка. Вот в Америке…

– Да если хочешь знать, твоя Америка – мировой жандарм! Гражданам скольких стран жизнь испоганила!

– Зато за своих, кому хочешь, хребёт перегрызёт. Это лучше, чем государство, которое своим гражданам грызёт хребты.

– Слушай, достал! Когда ты, наконец, отсюда свалишь?

А он, действительно, собирался сваливать. Сын делал ему вид на жительство, он буквально извёлся в ожидании: дадут? Не дадут? Говорят, могут запросто отказать, не считая нужным объяснить причину: с белозубой широкой американской улыбкой.

Он места себе не находил, искал пятый угол. Прямо осунулся, почернел весь, дожидаясь заветной гербовой бумаги. Признался, что в какой-то момент был на грани, готов выброситься из окна с четырнадцатого этажа – настолько мучительными казались неопределённость и ожидание худшего. То есть что он останется навсегда запертым здесь.

А здесь его ничто не держало. Моложавый новоиспечённый пенсионер, вдовец. Конечно, была родня, но у всех свои семьи. Брат приглашал к себе на дачу посреди недели, посидеть по-мужицки. А ему хотелось на выходные, чтобы вокруг были суета, писк, гвалт. Невестки и зятья, пускай не свои, крутились бы, внучатые племянники лепетали. Но в выходные без него на даче было тесно, и он обиженно жаловался: «Не берут меня, точно я прокажённый».

И ещё больше рвался за океан, где его с нетерпением ждали самые родные люди на свете. К сыну, к внучатам, которым он нужен – особенно внучке. Внук – он уже готовый американец: открытый взгляд, холодноватые серые глаза, врождённая покойная уверенность в том, что всё вокруг устроено ради него, гражданина Америки. Что он живёт в самой справедливой и сильной, самой свободной и совершенной в мире стране.

Внучка другая. Через плечо перекинута тяжёлая льняная коса. В крупных голубых, с поволокой, глазах затаённая печаль. Вплети красную ленту, загни стеклянные бусы в три ряда, вдень в уши пушки – крестьянская девочка кисти передвижника Лемоха.

Вместо колыбельной он пел ей «Лунной дорожкой снег серебрится». Внучка старательно подтягивала тонким нежным голоском. Как мог, он описывал ей вкусный упругий скрип («скрып») снега, которого внучка никогда не видела… И странно звучали его слова под плеск индейской озёрной парной волны, крики экзотической ночной птицы и мощный стрёкот цикад.

– А вот и видела снег: у мороженщика в холодильной камере!

Ах ты, моя прелесть! У него сжалось сердце.

Снова и снова рассказывал про голубую морозную ночь, про цыган, про борзую тройку и несущуюся за нею луну… Здесь тоже луна – та, да не та. И снова: «Сквозь волнистые туманы пробивается луна. На печальные поляны льёт печально свет она…»

– Почему «печальный» два раза повторяется? – спрашивала внучка.

– Потому что по-другому не скажешь. Потому что эти строки были задуманы ещё до сотворения мира, до начала жизни. Они вечно существовали в природе, сотканные из воздуха, незримые, недосягаемые для смертных – дожидались своего часа, никому не дано было их разглядеть. Дано было курчавому смуглому маленькому гению, он просто взял и перенёс их на чистый лист – как всё, что он творил. Потому что это Пушкин, девочка. Подарю на день рождения томик его стихов.