Коллектив авторов - Под маской альтер-эго (сборник)

Ветер качался в зарослях бамбука, перепрыгивая с одного стебля на другой и заставляя трепетать листву. Пронёсся над озером, вызывая лёгкую рябь на его зеркальной поверхности, подмигнул заспанной луне, что, сладко потягиваясь, вступала в свои права; весело смеясь, растрепал поседевшие волосы влюблённых. «Какая красивая пара!» – подумал он мельком.

И бамбуковая флейта с ним согласилась.

– Конечно, я знал Александра Бекашева. Был ли его другом? Нет. Да и вряд ли кто-то мог бы так себя назвать. Коллеги, приятели, знакомые… Этого добра у него было предостаточно.

Я смотрел на молодые красивые лица. На всех без исключения – заинтересованность. В мои годы такое состояние у студента можно было сравнивать с болезнью. Сегодня это норма. И когда видишь такую норму изо дня в день – это удручает.

– Кем был Бекашев? Гением? Нет. Да, он был потрясающе умен и редкостно талантлив. А ещё он был отличным человеком. Знаете, вам этого не понять, вы для этого слишком идеальны… Он относился к тем людям, на которых просто хочется походить. И плевать на гордость и самолюбие. И тогда я считал, и сейчас думаю, что будь я хоть немного похож на него… это был бы лучший подарок и моей гордости, и моему самолюбию.

Да, проект «Спаситель». Впрочем, тогда он не имел такого претенциозного названия. Не был он и проектом. Все прекрасно знали, что Бекашев помимо общей работы занят решением какой-то глобальной проблемы. По вечерам, ночам и редким выходным, используя институтское оборудование и боясь обвинения в растрате (а как иначе, энергия и материалы стоили тогда огромных денег).

В те годы я учился на последнем курсе биофака и подрабатывал в лаборатории Института Человека, которой как раз-таки и руководил доктор биологических наук Александр Эдуардович Бекашев.

На вопрос, чем занимались в лаборатории, лучше меня ответил бы Иосиф Кац, зам Бекашева и ближайший его… нет, не друг – приятель, знакомый, коллега, но не друг… Так вот, он говорил:

«Не знаю, что мы все здесь делаем, но директор Бин считает, что это очень важно для общества и полностью соответствует нашим умственным способностям».

Моим умственным способностям, если верить Бину и Кацу, соответствовали уборка помещения и мытьё колб и приборов.

Как раз этим я и хотел заняться в один из обычных вечеров. Хотел, а не занимался лишь потому, что только что сдал кровь на СПИД, сифилис, гепатит (да, в то время люди ещё болели), и, прижав ватку к сгибу локтя и найдя повод для безделья, этому безделью и предавался.

Неожиданно в лабораторию на крейсерской скорости ворвался Бекашев. За ним, чудом увернувшись от тяжеленной двери, вошёл Кац.

– Саша, черт побери, ты прекрасно знал их мнение.

Какое бы мнение ни было у «них», оно не льстило нашему руководителю: он зло пролетел мимо меня и в комнате отдыха стал с остервенением громыхать посудой.

– А ты хотел весь институт в своё распоряжение и неограниченный счёт в Научбанке?

Что-то разлетелось вдребезги, и я услышал голос Бекашева. Он говорил так, как будто хотел перейти на крик, но всё же с трудом себя сдерживал.

– Мы боялись пространства, но смогли его победить и теперь легко преодолеваем межзвёздные расстояния. Мы боялись времени, но одолели и его и теперь умеем путешествовать в прошлое. Чего мы страшимся сейчас? Лишь собственного тела. Нашей немощной плоти. Нашего слабого мозга, – судорожный вздох. Продолжил он чуть спокойнее. – Моя сестра учится на космолётостроителя. У них на факультете сто десять специальностей. Когда она поступала, их было на двадцать меньше. Тридцать лет назад их было всего восемь. И учиться ей надо более десяти лет. Чтобы построить один корабль, необходимо несколько тысяч узконаправленных инженеров. Техника настолько совершенна, что мы уже стали недостойны её. Объекты современной физики просто непостижимы для нашего мозга. И мы вынуждены использовать тупые компьютеры…

– Я слушал твой доклад…

– Так послушай ещё раз! – Бекашев опять заводился. – Мы достигли вершины своих биологических возможностей. Уже сегодня учёные – не вполне необходимые придатки к машинам. Медицина может вылечить любую болезнь, но мы болеем. Наше ручное оружие может уничтожить гору, но чтобы его поднять, нужна силовая броня. Посмотри на свой техногенный мир, человек! Даже по сравнению с простейшим калькулятором каждый из нас ущербен… Изя, ответь мне на единственный вопрос: почему, имея такие возможности, мы элементарно не можем сделать лучше самих себя? Только не надо нести бред о возможных последствиях. Я сегодня до тошноты наслушался этих козлов из совета.

– Потому что пока мы этого не можем…

– Не путай слова. Не хотим. И ты об этом прекрасно знаешь. Мне нужны лишь несколько разрешений и неделя времени. И идеальный генетический материал. И я знаю, что мне никто и никогда этого не разрешит сделать… Быть в разы сильнее, в разы умнее и жить в разы дольше… Неужели я хочу навредить человечеству?

Не сказав больше ни слова, Бекашев выскочил из комнаты отдыха и покинул помещение, больше в тот день не появившись.

– Идиот, тебя посадят до конца жизни! – Кац стоял посреди лаборатории, с виду спокойный, но раздувающиеся ноздри показывали, что он готов взорваться. Бекашев, отвернувшись, копался в одном из многочисленных шкафов. – Ты знаешь, чем по закону караются несанкционированные экспедиции во времени. Тем более в запрещённые области.

– Это не экспедиция, а краткий визит. И если ты будешь меньше об этом кричать, быть может, правосудие на время ослепнет и оглохнет.

Я тогда только пришёл и начал переодеваться. Не совсем понимал, о чём идет речь, но и круглым дураком не был…

– Или помоги мне… и всему человечеству. Или не мешай, – с этими словами Бекашев вышел из комнаты.

Кац вздохнул. Весь его боевой пыл куда-то делся.

– Кто же тебе ещё поможет, – прошептал он, направляясь к выходу.

В тот момент он стал похож на старого мудрого еврея из анекдотов. Да, был когда-то такой вид творчества. Нам, не таким умным, как вы, он нравился.

– Куда он? – спросил я, когда Изя проходил мимо меня.

Зам усмехнулся и глазами показал куда-то вверх и в сторону. Я проследил за его взглядом. На стене, над входом в бытовку, висело большое фарфоровое распятие, повешенное давно и неизвестно кем. Раскинувший руки – почти обнажённый Христос. Может, это и богохульство, но даже мне, мужчине, он и его поза всегда казались поразительно сексуальными. Склонённая голова, полусогнутые колени, поджарый торс… Живи я в Средневековье, меня бы сожгли трижды.

А еще я всегда удивлялся необычайному сходству Иисуса с Бекашевым: такое же измождённое аристократическое лицо, аккуратная бородка… Даром что сын плотника, а профиль интеллигентный.