Владимир Скороденко - Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

— Черта лысого я слезу, — сказал он, да так спокойно, что мне подумалось — он какой-то чокнутый. — И кстати, это мой велосипед.

— Катись ты отсюда… — выругался я. — А то как врежу!

Какие-то зеваки стали останавливаться. Этот тип ничуть не волновался — теперь-то мне понятно почему. Он окликнул какую-то женщину: «Миссис, будьте добры, дойдите до перекрестка и попросите сюда полисмена. Велосипед мой, и этот щенок его стащил».

Для своих лет я довольно сильный. «Ах ты!» — завопил я да как потяну его с седла — велосипед с грохотом свалился на мостовую. Я поднял его и едва не уехал, но этот тип ухватил меня поперек живота, не тащить же мне его на себе в гору — сил не хватило бы, да я, и не хотел.

— Надо же, украсть у рабочего человека велосипед! — подал голос какой-то бездельник из тех, что собрались поглазеть. — Передушить бы их всех до единого.

Но не тут-то было. Подоспел полицейский, и вот уже этот тип размахивает бумажником, показывает квитанцию с номером велосипеда: доказательство верное. Но я все еще думал, что он ошибается. «В участке расскажешь», — сказал мне полисмен.

Не знаю для чего, — наверное, я все же ненормальный, — я там гнул свое, и все: нашел, мол, велосипед в углу двора и ехал сдавать его в участок, но сначала зашел постричься. По-моему, дежурный мне почти поверил, потому что тот малый знал с точностью до минуты, когда у него стянули велосипед, а у меня на это время оказалось алиби лучше не надо: в табеле было пробито время прихода на работу. Но я-то знал, какая гадина не работала в то время.

Но раз у меня все-таки оказался краденый велосипед, назначили мне срок условно — он еще не кончился. А этого Бернарда я возненавидел люто. Со мной, со своим другом, сыграть такую шутку! Да только, на его счастье, легавых я ненавидел еще больше — ни за что бы не раскололся, даже пса безродного и то не продал бы. Меня отец в два счета прикончил бы, хоть я и без него знал, что помогать легавым не след.

Слава богу, что я успел эту историю сочинить, хотя порой мне все же кажется, что я вел себя, как идиот, — нечего было скрывать, как попал ко мне этот велосипед.

Но одно я знаю точно: буду ждать, когда Бернард выйдет из тюряги. Взяли его на следующий же день после того, как я влип с велосипедом, — он обчистил тетушкин газовый счетчик: деньги на пластинки понадобились. А тетка уже была по горло сыта его штучками, вот и решила, что маленькая отсидка ему не повредит, а может, и на пользу пойдет. Мне надо свести с ним счеты, и не пустячные — он должен мне сорок пять шиллингов. И мне наплевать, откуда он их возьмет — пусть идет и грабит другие счетчики, но денежки я из него вытрясу, вытрясу как пить дать. Я его в порошок сотру.

А иногда меня смех разбирает. Ведь если у нас когда-нибудь будет революция и всех выстроят в ряд, руки-то у Бернарда будут беленькие, потому что он отпетый лоботряс, подонок и вор, — погляжу я тогда, как он выкрутится, потому что мне своих рук стыдиться не придется, будьте уверены. Да и как знать — может, я окажусь с теми парнями, которые будут наводить порядок.

Мягкие рессоры и урчанье мотора укачали малыша, и он преспокойно спал, свернувшись клубочком, словно в брюхе мурлыкающей кошки. Но как только настало время кормления, он с точностью до минуты завопил изо всех своих двухмесячных силенок, и этот пронзительный жалобный звук можно было заткнуть только соском. Пришлось искать место, чтобы покормить его в тишине и покое, не то эти вопли в тесной машине могли сбить Криса с прямого, как стрела, курса.

Пятидесятимильная трасса почти все время была полностью в его распоряжении, только изредка внезапный рев клаксона сообщал о приближении набитого до отказа «фольксвагена», который обходил его, не снижая скорости.

Джейн сказала:

— Ты посмотри, как они гонят. Говорила я, что надо купить такую машину. Конечно, им ничего не стоит тебя обогнать, да и руль у них слева.

Деревья и кусты на равнине разбегались к северу и западу. Валуны и оливы, горы, гребни, врезанные в майское небо Испании, — земля сумрачная и красивая, совсем непохожая на плоскогрудые английские поля. Он подал машину задним ходом в апельсиновую рощицу по рыжей, только что политой земле. Прохладный ветер слетал к ним вниз от крепости Сагунто. Джейн стала кормить младенца, а Крис, отрывая сразу куски ветчины и сыра, кормил ее и ел сам, чтобы не терять времени.

Машина была невероятно перегружена, словно они, как беженцы, спешили уйти из города, в который должна вступить армия-освободительница. Только для малыша было оставлено небольшое местечко, всю машину загромождали чемоданы, корзины, бутыли, пальто, пишущая машинка и пластмассовые ведра. На решетке для багажа были навалены еще два чемодана и сундук, а сверху торчала сложенная коляска и надувная ванночка. Машина была новая, но от пыли, груды багажа и небрежного обращения выглядела уже совсем потрепанной. Они промчались по Парижу в сильную грозу, запутались в лабиринте барселонских улиц и объехали Валенсию по кольцевой дороге, до того скверной, будто ее всего полчаса назад разворотило землетрясением. Оба они мечтали избавиться от бессмысленной лондонской жизни, которая давила их, как мертвое дерево, и они заперли квартиру, нагрузили машину, переправились в Булонь, откуда давнишняя мечта, как стрелка компаса, указывала им путь в Марокко.

Им хотелось уйти подальше от политических раздоров — вся жизнь людей искусства в Англии была насквозь этим пропитана. Крис был художником и считал, что политика его не касается. Он хотел заниматься только своей работой и не пачкать руки…

— Всегда вспоминаю один случай с Вагнером в 1848 году, — сказал Крис. — Он с головой ушел в революцию, помогал рабочим штурмовать дрезденский арсенал, запасал оружие для обороны. А когда революция не состоялась, он подался в Италию, чтобы снова стать «только художником».

Он громко расхохотался, но тут подвернулась особенно глубокая выбоина, и смех оборвался где-то у него в животе.

Мчась по прямой дороге к Валенсии, они поняли всю прелесть освобождения от лондонской скученности и грязи, от телевизоров и воскресных газет, от своих пожилых и недалеких друзей, которые теперь болтали о «приличных» ресторанах еще развязнее, чем раньше — о социализме. Владелец галереи, где Крис выставлялся, посоветовал ему побывать на Майорке, если ему так уж хочется уехать, но сам Крис стремился к мечетям и музеям Феса, ему хотелось курить гашиш на племенных сборищах Таруданта и Тафилальта, любоваться розовыми россыпями и змеиной зеленью закатов в Рабате и Могадоре. Торговец картинами вообще не мог понять, зачем ему понадобилось путешествовать. Разве художникам и писателям плохо в Англии? «Другим здесь нравится, а вам почему-то нет. Конечно, путешествия, как говорится, расширяют кругозор, но бродить без конца тоже нельзя! Все это в прошлом — и давным-давно устарело. В вас же есть общественная жилка — разве вы сможете надолго уйти из самой гущи событий — от всяких там демонстраций, сидячих забастовок, петиций, разглагольствований?»