Прот. Савва Михалевич - От сокровищ моих

Неподалёку от отца Петра находились гаражи, принадлежащие двум отставным офицерам. По возрасту, они приходились ему ровесниками. У обоих имелись старые чёрные «Волги». Кстати, в обладании именно этой моделью, о которой как о недостижимом счастье мечтали многие, сказывалось представление советских людей о материальном благополучии. В советский период на «Волгах» разъезжало в основном высокое начальство и стукачество, а рядовые обыватели довольствовались более скромными моделями. При либералах же преуспевающая часть населения пересела на иномарки, а менее состоятельная, но не совсем обнищавшая и старшая по возрасту, выбрала мечту юных лет – красавицу «Волгу», хотя последняя есть, в сущности, не что иное, как большой «Москвич». Один из этих бывших военнослужащих в летний период жил на даче, занимаясь по мере сил сельским хозяйством, ибо работать на производстве он был не в состоянии после обширного инфаркта. Об обстоятельствах, при которых подвело его прежде крепкое сердце, отставник Володя неоднократно рассказывал отцу Петру. «Всё началось с того» – вещал он, – «что при Ельцине приняли новый закон, по которому в случае гибели солдата срочной службы тело в цинковом гробу доставлялось домой командиром части, где служил покойник. Под моим командованием было небольшое воинское подразделение, всего в 300 человек. Служил у меня солдатом некто К-ч (офицер называл фамилию известного московского журналиста либерального направления, активно поддержавшего Ельцина и его реформы). Солдат был, прямо сказать, хуже некуда: недисциплинированный, наглый, ленивый, но зная, кто его папаша, я предпочитал с ним не связываться и терпел его наглые выходки. Кое-как отслужил он положенный срок и оставался ему всего один месяц до демобилизации, как вдруг, ночью у меня в изголовье зазвонил телефон и дежурный по части сообщил, что К-ч с двумя дружками ночью выехал из гарнизона на угнанном грузовике и подался в самоволку, во время которой произошла авария, в результате которой двое солдат ранено, а К-ч погиб. В ходе судебного разбирательства была доказана моя невиновность в этом происшествии. Солдат, прикреплённый к данной машине, имел доступ в гараж во всякое время дня и ночи. Он поехал якобы за продуктами на дальний склад, а в кузове тайно провёз своих дружков. В момент аварии за рулём сидел К-ч. Формально меня оправдали, но на деле за всякое чп в вверенном гарнизоне всё равно отвечает командир и на душе у меня скребли кошки, а тут ещё по новому закону тело везти домой к родителям предстояло мне. У дома, где проживал покойник, нас, ожидала враждебно галдевшая толпа. Помните, батюшка, какая кампания против армии поднималась тогда в прессе? Папаша моего солдата много ей способствовал, а тут такой случай! Когда я вылез из кабины автомашины, из толпы вышла женщина средних лет с опухшим лицом и в трауре. Она бросилась ко мне, схватила за грудки и закричала: «Ты! Ты убил моего сына!» Вот тогда и всколыхнулось моё сердце. Я почувствовал резкую боль в груди, но она быстро отступила. Не помню, как я покончил со своими обязанностями и уехал… Когда прибыл домой, жены не застал. Была только дочь. Она стала кормить меня обедом. Я сел за стол и поднёс ко рту ложку борща и… потерял сознание. Очнулся в наркологии с инфарктом».

Другой отставник, бывший майор, «таксовал» на своей «Волге». Родился и вырос в деревне, откуда в 17 лет ушёл в военное училище. Служил в Афганистане, затем в Германии. Этот Иван – низенький крепыш, очень спокойный, основательный, рассудительный и какой-то очень надёжный, никогда не унывал, всё делал качественно, добротно и обдуманно – за что бы ни взялся. Хороший рыбак и удачливый охотник. Он часто угощал отца Петра и других соседей то ухой, то вяленой рыбкой. Его неразлучным спутником и другом был азербайджанец Мусик, женатый на русской. Мусик работал шофёром на хлебозаводе. В свободное время он возился со своей «Волгой», такой же чёрной, как у Ивана, но совершенно разболтанной и многократно битой, главным образом оттого, что Мусик не ездил на ней трезвым. К удивлению отца Петра, азербайджанец все свои выходные был навеселе. «Мусик! Почему ты всё время «под градусом»? Мусульмане ведь не пьют!» «Какой я мусульманин! Живу в России, женат на русской. Два сына у меня крещёные. Свинину ем уже лет двадцать!» – отвечал Мусик. «Вот-вот, скоро станешь русским. Давай крестись!» – подначивал друга Иван. «Да я бы не против, но как потом в глаза родне смотреть? Ведь мне на Кавказ ходу не будет!» – сомневался Мусик, выкатывая большущие чёрные глаза с желтоватыми белками и разводя волосатыми руками. Он очень любил отца Петра и, бывало, если увидит, начинает зазывать: «Отец! Иди к нам! Посидим, поговорим». Мусик был честным, наивным, как ребёнок и по-кавказски гостеприимным. Над ним часто подшучивали, но он не обижался. Если бывал при деньгах, поил и кормил всех соседей. Если занимал деньги, всегда отдавал в срок. Удивительно: сколько бы Мусик не пил, на другой день всегда был, как стёклышко, ибо обладал железным, поистине кавказским, здоровьем. Обычно, если выходные у друзей совпадали, они с утра занимались машинами: что-то чинили, варили, красили, помогая друг другу. Вторая половина дня и вечер посвящались отдыху. Тут же, перед воротами гаража разводили костёр и жарили шашлыки или рыбу, или колбасу, а если ничего вкусного не было, то просто хлеб и картошку из погреба. На свет появлялась бутылочка самогона, расставлялись складные стулья и приглашались ближайшие соседи, в первую очередь Митрич, который, как никто, умел поддержать приличный разговор на любую тему, посоветовать нечто полезное и рассказать подходящую случаю байку. Иногда и отец Пётр был участником этих посиделок и не без интереса прислушивался к рассказам Ивана о войне, о службе в Германии, о поездке за рыбой на дальние озёра. Иван неторопливо и обстоятельно вёл разговор, а Мусик стоял перед ним и изредка комментировал слова друга, выразительно жестикулируя и время от времени наполняя стаканы. «Кто такие пуштуны? Да наподобие наших цыган. Живут, как кочевники, по своим законам. Что? Нет. С нами они не воевали. Узбеки, таджики – да. Эти – нет. Они даже поддерживали с нашей армией взаимовыгодные контакты. Мы пуштунам тушёнку, они нам овощи и фрукты. Мы им сапоги, они нам барашка. Однажды мой заместитель говорит: «Иди, посмотри. У пуштунов что-то затевается». Я пошёл. Два пуштуна о чём-то поспорили». «О чём?» – влез Мусик. «Не знаю. Может, из-за какого имущества, может из-за женщины». «Из-за женщины?» «Да. Что тут такого необычного? Мужики часто дерутся из-за женщин, тебе, кавказцу, лучше знать! Короче, общество постановило, чтобы они решили спор поединком на саблях». «У них что, оружие есть?» – не унимался Мусик. «Да, точно, как у вас на Кавказе: что за мужчина без оружия! У всех пуштунов винтовки, правда часто музейного вида, и клинки. У них ведь милиционеров не имеется… Ну, в общем, схватились эти двое и один другого порешил…» «А вы что?» «А мы ничего. Это их дело. Живут, как им хочется…» «Вань! Расскажи, как в ГДР охотились». «Ну, раз пошёл я на кабана. Зверя у немца много, хотя угодья небольшие…» «Не то, что у нас» – перебил другой собеседник. «Да, не то, что у нас. Здесь угодья, вон какие, а паршивого зайца не увидишь: все перетравили и перебили! Ну вот, я, чтобы заслужить право на отстрел кабана, не только деньги заплатил, но ещё и отработал в охотхозяйстве (такой у немцев порядок). Они зимой зверя подкармливают корнеплодами и сеном. Вот я этот корм и развозил. Причём вываливается всё это прямо на задворках какой-нибудь деревни. Зверь людей не боится. Приходит днём и спокойно кормится. Тут же рядом вышка, с которой в сезон охоты его отстреливают». «Так это всё равно, что корову в стаде убить!» «Ну, ты уж скажешь!» – обиделся Иван, – «оно конечно не так, как следовало бы, но в Европе никакая охота по нашим понятиям и невозможна. Короче, засел я на вышке. В сумерках гляжу: кто-то идёт к копне. Глаза светятся. Оказывается, кот из деревни пришёл. Наверное за мышами. Сижу дальше. Вдруг слышу хруст и появляется молодой такой и ладный кабанчик. Я бац по нему!» «Пулей?» «Картечью. Он брык и готов. На три пуда потянул». «Ты его съел?» «Как бы не так! Прибежал егерь и объявил, что я нарушил закон. Если к засаде, где ты сидишь, приближается кошка или бродячая собака, ты обязан их застрелить, потому что они есть вредители охотничьего хозяйства, а я в кота стрелять не стал, потому что после выстрела никакой кабан уже бы не пришёл. Поэтому тушу кабана у меня изъяли, да ещё и штраф содрали. Так то!» «Ну и дурацкие законы у этих немцев!» «Дурацкие не дурацкие, а со своим уставом в чужой монастырь не суйся!»