Дмитрий Глуховский - Танго

— Мы молодые еще были, глупые, — покраснела Татьяна.

— Были молодые… И так мало нам надо было… А? Вот ты был, помнишь, Тимка? Командиром звена. И тебе как командиру дали пейджер тогда бесплатно. А? За то, что ты свою пятерку набрал. Меня привел, Танюху… И я вот, честное слово, этому твоему пейджеру так тогда завидовал. Хеххх…

— За нулевые? — поднял стопку Тимур.

— За нулевые! Пейджер, бл*ха… А, Танюх? Тимурка-то был орел! Командир звена, пейджер на поясе! Ясно, в такого не влюбиться нельзя! А?

— Нельзя, — Татьяна пригубила.

— То-то! — Филипп улыбнулся с горчинкой, погладил себя по затылку, по складкам, которые от макушки шли к спине; снял очки, протер. — Хорошие были времена. Все тогда в первый раз было. Пейджер. Мобила. Нокия-раскладушка. Нокия, прикинь? Где она сейчас, эта Нокия… Эх-ма. Машина своя. Корейская, но своя. А? Квартира съемная. Однушка. Но в Москве — и своя! А? Ну и любовь, конечно… Первая… — он подмигнул Татьяне. — Вот это все. И так ведь штырило! Каждый день. А сейчас что… Сейчас новое найди пойди. За что ни возьмись — все было. Машины, квартиры. Женщины. Танюх… Даже женщины — перебираешь их, перебираешь, а такой любви больше не встретишь.

Татьяна, осушила.

— Я тоже… Скучаю… — вздохнул Тимур. — Но я, знаешь, не по пейджеру. Пейджер-то что. А я по духу… свободы. По духу… бунта, что ли. Вот эти акции наши все — это же так было здорово! Так смело! Дерзко так! У американского посольства… Или дерьмократов яйцами закидывать… Это же был настоящий рокенрол! Вот чего хочется. В бизнесе этого нет, хоть бы и под прокурорскими.

— Ну… ФСБ же еще. Под ФСБ больше рокенрола, наверное, — отер затылки Филипп.

— Нет, — Тимур обреченно черпанул икры столовой ложкой. — Нет, Филя. В бизнесе у нас везде шансон.

— Думаешь, в юность можно вернуться? — сквозь запотевшие очки спросил Филипп, переходя к делу.

— Мальчики… Я пока сервировку поменяю. Под барашка. А вы бы передислоцировались? — предложила Татьяна. — И бутылку захватите с собой, а то она мне тут мешает.

Филипп поднялся, отодвинув пузом задребезжавший стол.

— В кабинет? — предложил Тимур. — Там каминчик… Сигары куришь?

— Водителя твоего не нужно покормить? — вспомнила Татьяна.

— Не… — отмахнулся Филипп. — А то приучишь его мне еще.

Среди книг говорилось иначе. Тимур выкатил себе шестиколесный стул из-за своего директорского бруствера, чтобы не казалось, будто это Филипп у него на приеме: было-то наоборот. Уютно тлел нарисованный очаг, сигарный дым ел глаза, столетия беспризорной русской истории, причесанной, приодетой и построенной на линейку, смотрели на них благодарно с книжных полок.

— В юность, значит, вернуться… — вернулся к юности Филипп.

— Если бы это только было возможно… — ищуще поглядел на него Тимур.

— Снова, как тогда. Одной командой работать? — уточнил Филипп.

— Это уж… Это уж мечта, — поперхнулся мечтой Тимур.

— Бороться за сердца людей… — затянулся Филипп. — Сообща.

— На благо родины… — поддакнул Тимур.

— Дааа… Ясно. Ясно. Только вот, Тимурка… Молодость-то прошла. Мир не тот уже. Вызовы другие перед родиной стоят.

— Я понимаю! — вытянулся Тимур. — Я читаю же интернет. Патриотический. Ну и вот, — он окинул жестом книги. — Внутренний мир тренирую.

Филипп поерзал.

— А вот скажи, — с оглядкой на книги произнес он. — Тебя не давят они тут?

Тимур несколько опешил, пожал плечами, чтобы выиграть время, и подумал над ответом.

— А должны?

— Я вот смотрю на них, — Филипп ощерился озорно, — и тоже молодость нашу вспоминаю.

— Ну, книги… Конечно. Книги это, Филька, покруче пейджеров. Книги на всю жизнь… Из детства, из юности… Это навсегда в душе.

— Помнишь ту акцию, у Большого?

— У Большого театра?

— С книгами!

— С Сорокиным, что ли-то?

— Тьфу ты! Вслух его по имени, бл*дину эту.

— Помню!

— Помнишь унитаз этот пенопластовый огромный?

— Ага! Три дня ваяли. Весело было.

— Вот это было — да! Вот я тогда первый раз ощутил, что нужное делаю. И потом еще — помнишь? Доставали дерьмище все это его и жгли!

— «Пир»… «Норма»…

— А… По названиям усвоил? Хеххх.

— Ну мы сами же и печатали.

— Вы печатали. Я-то на подхвате был… Но мне очень нравилось, знаешь что? Пропихивать эту кипу бумаги… Внутрь. Внутрь этого унитаза. Топить его, как печку. Кормить его как будто.

— Да… Если это не рокенрол, то я уж не знаю, что.

— А сколько камер приехало. А журналюги как писали… А? Вот мы тогда этой акцией в самый нерв ведь. Все яйцеголовые так и завизжали… Налей-ка.

Тимур долил из бугыли. Водка шла сладко, гладко.

— Он-то сам че, не отвалил еще? Этот… афтар? — поинтересовался Филипп.

— В Германии, говорят.

— Следишь за его судьбой, а? Следииишь! Может, тебе не под прокурорскими надо было, а наоборот, под Следственным комитетом? А? Если у тебя сердце к этому лежит, — пошутил Филипп.

— Я, Филя, не над телами хочу властвовать, а над душами, — пошутил Тимур.

— Ну уж… Над душами…

Сигара у гостя сгорела быстро, как Лермонтов. Филипп распрямил с хрустом хребет, промокнул затылки, ткнул сигарный бычок в патриотическую пепельницу. Вскрыл наугад книжную витрину, стал лапать кожаные корешки.

— В Германии… На родине фашизма… Приютили…

А Тимур глядел, как жирные пальцы шагают по именам, и ему курилось все хуже: дыхание сбивалось. Гость сразу, по какому-то инквизиторскому наитию, попал на самую нехорошую полку и двигался по ней в самом нехорошем направлении.

— Столыпин, Скуратов, Молотов, Суворов… История НКВД, иллюстрированное подарочное… Вот это правильные книги, понимаешь. Взять почитать у тебя, может? — Филипп ухватил за шкирку биографию Малюты Скуратова, потянул к себе.

— Пойдем-ка на кухню, а? Там, кажется, барашек уже… И водка кончилась, — Тимур спешно долил себе остатки и махнул до дна.

Филипп двинулся на кухню в обнимку с Малютой. В полковом построении образовалась черная брешь; кажется, полки были по глубине рассчитаны не на один книжный ряд, а на два; но заполнить эту глубину оказалось нечем; и пустота чернела за пьяно покосившимися столпами русской мысли, толкая к ассоциациям не то с потемкинскими деревнями, не то с двойным чемоданным дном.

Тимур оглянулся на черную дыру через плечо. Она колола ему глаз, бередила нерв. С кухни протекло урчащее:

— Танюшечка… Давай помогу.

И такое же:

— Осторожно, не порежься. Вот…

А потом:

— Какие духи у тебя… Что это за духи?

И она:

— Духи? Я сегодня не душилась.

Тимур прикусил язык. Шагнул к полкам, сунул руку в черную дыру. Достал оттуда тоненькую, замызганную, неподарочную и неиллюстрированную, больше на брошюру самиздатовскую похожую:

«В. Сорокин. НОРМА». Еще раз прислушался к тому, что разворачивалось на кухне: заняты? Заняты. Открыл воровато.