Дмитрий Глуховский - Танго

«Гусев стоял посреди своей единственной комнаты, сплошь заваленной книгами. Четверо стояли рядом. Присаживайтесь, Борис Владимирович, по-советовал худощавый. Предъявите ордер… и вообще… документы», — Тимур прошептал кусок «Нормы» и похолодел.

Он открыл витрину, выдернул случайного Кургиняна, ткнул в прикрываемый Кургиняном вакуум не вышедшую ростом брошюрку, затиснул Кургиняна обратно, перекрестился. Перекрестился повторно, на случай, если с первого раза страховка не зачлась.

На кухне Филипп и Татьяна резали мясо: правыми руками Вместе взявшись за рукоять одного ножа. Скуратов лежал навзничь на разделочной поверхности, глядел в потолок.

Тимур вошел, произнес «экхм», пальцы неловко расцепились.

— Вот так нужно, против волокон, — строго сказала Татьяна. — Мог бы научиться, если уж без хозяйки живешь.

— Ну… Я-то все из ресторанов заказываю. Совсем обленился, — притворно вздохнул Филипп. — Мне вот нужно, чтобы меня кто-нибудь в руки взял. А то пропадаю.

Тимур выпустил из морозилки еще одну водочную бутылку. Татьяна выложила расслоенного барашка. Филипп разулся. На улице стемнело.

— Хорошо у вас, — сказал Филипп.

— Оставайся, — предложила Татьяна. — В гостиной устелем.

— Да бросьте, — отбросил это Филипп. — Не бездомный. Вот и водитель.

— Кстати, покормить его? — спросила Татьяна, упархивая из кухни.

— Нельзя, — отрезал Филипп. — Он у чужих брать не должен.

В гостиной щелкнули кастаньеты, просыпались нервные фортепианные ноты, запела скрипичная тетива.

— Че это? — Филипп чавкнул барашком.

— Танго, — объявила с порога Татьяна. — Аргентинское.

— А русского, что, нету? — пошутил Филипп.

Танго оказалось поставлено на вечный репит, и под его томный аккомпанемент вечер стал делаться ночью.

— А ты помнишь, Танюх, как мы эту гниду в толчке топили?

— Что?

— Ну ту акцию, у Большого. Когда говнокнижки в унитаз пихали?

— Ты же принимала участие!

— Я… Да.

— Ты тогда хорошенькая такая была, одна прелесть. Разрумянилась от лозунгов. Я всю акцию глядел на тебя. Книжонки в унитаз трамбую, а сам на тебя гляжу. И потом… Ты уж позабыла сто раз, наверное… После акции тебя в кино позвал.

— Не позабыла.

— А ты не пошла. Отказала. И взяла Тимку за руку. А я вам такой: жених и невеста, тили-тили-тесто. Хеееххх.

— Мы уже встречались тогда.

— А Тимур такой — за сотовый хвать. Как будто сообщение пришло. Они тогда сотовыми еще назывались, помните? Мобилы.

— Мне и пришло тогда сообщение! Благодарность. Миссия выполнена, все такое.

— А ты, Таньк, на него такими глазищами… Влюбленными… Тимурр-рр… Сотовый свой… Хеххх.

— Брось, Филь…

— Ну что уж брось? Взялись ведь юность вспоминать! Значит, надо вспоминать! Да я и не корю тебя. Тимур тогда был ого-го! А я? Жирдяй-мехматовец. Жирдяем был, жирдяем и остался.

— Ну зачем ты так? Ты зачем так про себя? Ты мужчина… такой привлекательный. В тебе, знаешь… властность твоя… Она женщин же наверняка… Они ведь наверняка млеют, когда ты на них Смотришь так.

— Заискивают, Тань. Все в рот глядят. Власть… Она человека одиноким делает. Все пресмыкаются перед тобой, все стелются, все клянчат чего-то. И вот ты как бы им всем хозяин, но поэтому между вами близости быть и не может. Смотришь на них и гадаешь: чего эта падла хочет от меня? И как мне ее за это половчей применить? Понимаешь?

— Понимаю.

— Ну вот. Славный барашек.

— Но ведь и они понимают, — негромко сказала Таня. — И они ведь готовы, чтобы их применили половчей. Так что это… По взаимному согласию если, что в этом плохого?

— А любовь-то где? Любовь одного человека к другому?

— А разве в любви самое сладкое не то, что ты можешь другого живого человека использовать для своего удовольствия? Не напиток, не наркотик, а живого человека?

— Таня! Ох, Танька! Так… Пойдем, Тимур, покурим. Водку закуривать надо.

Вернулись в кабинет.

— А книжки хорошие. Стоят так… Где ты издания-то такие понаходил? Заказывал. Туг одни деятели могут в этом оформлении что угодно напечатать.

— Интересно. А что, может, мне и правда у вас на ночь остаться?

В глаза он не смотрел; смотрел опять на витрины. Задумчиво изучал. Потом рассеянно постучался пальцем в одну из них, открыл… И опять колдовски попал на ту самую, где Тимур укрыл подпольную книгу.

— Конечно, оставайся! Отпустишь водителя?

— Зачем?

— Ну или поссать его, может, впустить?

— Потерпит. Посидит. По-си-дит. Хеххх… Да. Ну а ты-то как? Как свое будущее видишь?

— Я… Если по-серьезке, то я в тупике, Филь. Деньги… Ну заработал я сколько-то. Но деньги не могут всего купить. Я по драйву скучаю. По настоящему делу. Мне на новый уровень нужно. Левел ап, чуешь?

— Ап? Это в играх ап. А в нашем деле, — Филя побренчал ногтями по книжным корешкам в такт скрипичным стенаниям, — в нашем деле это всегда левел даун. Ты готов даун?

— Я на все готов, — сказал Тимур, со священным почти ужасом наблюдая, как ногти Филиппа — с темной мехматовской каймой ногти — безошибочно подбираются, словно намагниченные, к премиальному изданию «Преступления и наказания», за которым отсиживалась сорокинская «Норма».

— Я бы… — Филипп замер, помолчал. — Я бы вот сейчас, ей-богу, вместо Лобного места огромный чугунный унитаз поставил. И топил бы в нем всю эту либеральную пидарасню, кто не отъехал еще. Прямо в канализацию б спускал.

— Смело!

— А че… Хеххх. Надо предложить на планерке. Говорят же, что свежих идей не хватает. Вона вам свежатинки… А если серьезно, Тимка, то саги должен понимать. Времена рокенрола в политике прошли. Сейчас время для ансамбля Александрова. Для сводного хора МВД. Для священных гимнов. Для «Боже, царя храни».

— Ладно.

— Ладно? — Филипп прищурился.

— Ну ты посмотри. Внутренний мир-то мой, — бледно улыбнулся Тимур, кивая на полки. — Я ж его привожу в соответствие. Мне ж нюх не отшибло.

— Да. Книги! — Филипп погладил корешок «Преступления и наказания». — Книги. Вот книги, конечно, гораздо хуже, чем кино. Кино ведь еще снять надо. А это сколько людей задействовать! И всем — зарплату подавай. А кинозалов мало в стране. Прокат не отбить. Нужно, чтобы государство поддержало. Ну и тут… И тут уже правильным фильмам есть поддержка, а неправильные, дружок, сам рисуй на тетрадных полях, хеххх… А вот книги! С ними ведь никакой организации не нужно, никакой группы лиц, никакого финансирования. Это одиночный терроризм, самый опасный! Один воспаленный мозг и один компьютер… Все. Больше ничего не требуется. Готов конвертик с сибирской язвой. Шли его в интернет и гляди дальше, как целый народ вымирает. Фашизм там или любой экстрегнизм — пожалуйста! Книги… Их не в унитаз надо, их надо жечь. За их хранение привлекать надо! Потому что… если хранишь, значит, разделяешь.