Сухбат Афлатуни - Бульбуль

«Буль! Буль!» — вода вливалась в Бульбуля, обжигая горло.

Незадолго до этого она была льдом, ради которого отец специально ходил к мороженщику.

Месяц Бульбуль пролежал дома под старыми одеялами. Врача звать отец не стал, лечил сам.

Через месяц Бульбуль стал поправляться.

Учитель пения больше не появлялся.

Отец никогда не ошибался.

Если из одного корня вырастают две лозы, одну срезают. Иначе плоды у обеих будут мелкими.

Бульбуль рос сильным и ловким. Быстро бегал, помогал по торговле, из школы таскал пятерки. Все лучше лепил из глины. Но голос после болезни стал сиплым. Как у старика.

Зато свистульки, которые лепил Бульбуль, свистели как настоящие соловьи. Вскоре он лепил уже все то, что лепил отец. И даже лучше.

И тогда начали ломать базар.

Есть поговорка: базары и мазары трогать нельзя.

Мазары власть почти не трогала. Мертвые в ее планах построения светлого и правильного будущего не занимали никакого места. Исключение делалось только для тех мертвецов, кто за это будущее пожертвовал своей героической жизнью. Но большинство умирали скромно и несознательно, как мать Бульбуля. Или как его дед, который знал арабский и персидский, но газет не читал — и потому считался неграмотным. Им не полагался ни монумент, ни вечный огонь, к ним не водили и не заставляли стоять под палящим солнцем пионеров. Их хоронили на тенистом уютном кладбище, напоминавшем своей скученностью базар. Только без шума и пения.

Власть все это не трогала. Только если на мазаре была могила святого, тут она наводила свой порядок, чтобы не ходили и не поклонялись. А на обычные мазары махнула рукой. Все равно скоро коммунизм.

А вот базар власть еще как трогала. Отец помнил времена, когда базар был в два раза больше. А его отец, ставший при советской власти неграмотным стариком, застал времена, когда базар был огромным, до самого горизонта. И по базару можно было бродить целый день. Устанешь — зайди в чайхану. Обычную или черную, где намывали мак и восторженными голосами читали стихи. А возле восточных ворот, находившихся гораздо дальше нынешних, стоял минарет, с которого время от времени сбрасывали блудниц. Этот минарет и разрушили в первую очередь. Народ на базаре еще долго обсуждал, откуда теперь сбрасывать блудниц и что вообще с ними делать.

А потом, это уже помнил отец, базар стали теснить со всех сторон: и с севера, и с запада, и с юга. Разрушали лавки, прорубали широкие улицы, строили на них электрифицированные дома в два и даже три этажа. И главное, магазины. В магазинах все нарочно продавали подешевле, шайтаны, чтобы еще сильнее досадить базару.

Базар кряхтел, но не сдавался. А как только спадал натиск, понемногу расширялся, затопляя собой новые улицы и крытые шифером автобусные остановки…

Но на этот раз все было хуже. Базар не просто решили еще раз уплотнить.

Его собрались реконструировать.

Всех из него выгнали, а кто прятался, вытащили милицией. Потом, подняв до неба пыль, разрушили все лавки. «До основанья», как пелось тогда в их любимой песне.

Базар теперь жался на пустыре возле южных ворот, где раньше была свалка. Места не хватало, многие закрылись и ушли. Отец с помощью Бульбуля распродал последние свистульки и тоже закрылся.

Отец сидел дома и бессмысленно мял глину. Начинал лепить что-то и снова сминал. Без базара он чувствовал себя мертвым.

Дети выросли и разошлись по миру. Никого в лавке не смог удержать. А теперь и лавки нет, одна пыль. Начались бессонницы, разные мысли.

С виноградника на отца сыпались муравьи.

Одна надежда — Бульбуль.

Бульбуль заканчивал седымой класс, записался в изостудию. Ходил с блокнотом, прищуривался. Зарисовывал базар, потом стройку, добиваясь сходства.

«Буль… Буль…» — хлюпала глина в руках отца.

Отец не верил, что его торговля возродится. Базары и мазары трогать нельзя, правильно говорят.

А еще говорят, у беды две головы. Вскоре показалась и вторая.

Бульбуль делал зарисовку стройки на базаре, когда на него сверху, с лесов, попадали кирпичи.

Прибежали соседи, отец вышел. Сказали, что Бульбуля уже увезли.

Отец достал из-под ковра деньги и пошел в больницу.

Вечером вернулся, достал из-под ковра еще денег. Написал записку, захватил узелок с вещами сына и снова ушел.

В больнице его стали выгонять. Он молча засовывал в карманы их халатов деньги. Так он дошел до реанимации.

Подойдя к койке с Бульбулем, развернул узелок и стал переодеваться. Натянул на себя брюки Бульбуля. Потом рубашку Бульбуля, она пришлась почти впору, даже пуговицы смог застегнуть. Осторожно подвинул Бульбуля и лег рядом.

Отец никогда не ошибался.

Тот, кто всю жизнь провел на базаре, сумеет обмануть и покупателя смерти.

Голова у Бульбуля была забинтована. Отец тоже накрыл лицо платком. Потом сложил руки на животе, прижался к Бульбулю. Сказал:

«Я — Бульбуль», — и заснул.

Когда под утро с лица сняли платок, оно было неподвижным и уже остывшим.

Бульбуль, несмотря на заключение врачей, выжил и поправился.

Базар власть перестроила, торжественно открыла и похвалила себя в газетах.

Это был уже новый, чужой базар. На нем было просторно, между рядами можно хоть танцевать. Сверху огромные навесы. На входе была выложенная мелкими квадратиками картина, прославлявшая дары природы. Бульбуль уже знал, что это называется мозаикой.

Посреди базара соорудили фонтан с фигурами. Три женщины с блудливы-ми лицами держали птиц, яблоки и цветы. Чуть пониже женщин били струи.

Народ на базаре поменялся. Меньше стало мест, меньше продавцов. Исчезли книготорговцы, гончары. Дороже стал товар, больше развелось перекупщиков. Бульбулю тоже места не нашлось. Его помнили и помнили его отца, но говорили прямо: «Извини, самим негде». Он уже ходил к Тому времени без бинтов.

Он и сам чувствовал себя неуютно. Да и свистульки… кому они нужны? Их можно теперь купить в магазине. Из пластмассы, легкие, дешевые. Кому нужны глиняные птицы? Рыбы?

Он прошел мимо фонтана и вышел с базара.

После восьмого класса он поступил в училище искусств. Родня одобрила его решение, и базар одобрил. Учись, пока молод; встать за прилавок успеешь.

Характер его развивался в сторону замкнутости. Сказывались последствия травмы. Заводить друзей не удавалось. Многих отталкивал его голос, сухой и неприятный.

Многих, но не Розу.

С Розой у них получилась именно что дружба.

Роза жила в общаге. Когда-то училась, потом брала академ, потом еще что-то, из общаги ее гнали, но выгнать не могли. Паспорт она потеряла, восстанавливать боялась, вообще всего боялась и от этого вела себя еще более смело, разгуливала в короткой юбке. Поступать она сюда приехала откуда-то из России, мелькал в рассказах какой-то промышленно развитый город, где все пьют. За пределами общаги почти нигде не бывала, не считал кино и магазинчика напротив, откуда таскала хлеб и сигареты. «Даже на базаре не бывала?» — не верил Бульбуль. «Один раз зашла. Там все, лять, озабоченные». — «Какие?» Роза затягивалась и аккуратно, колечками, выпускала дым. Просвещать Бульбуля доставляло ей удовольствие.