Луиза Эрдрич - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

— Простите, — сказал он, обращаясь сначала к Джипу Фриману. — Вы не могли бы оставить нас на секунду?

Джип выглядел смущенным, сбитым с толку, его лицо проделало все то, за что оно мне нравилось, — открывание, закрывание, мигание, хихиканье. Потом он сказал, пожав плечами:

— Конечно, черт возьми.

Он просто сходит в ту рощицу, сказал он. Исчезнет. Может быть, немножко помолится. Может быть, застрелится.

— Спасибо, — сказал человек, и потом мы с минуту наблюдали за Джипом, бредущим по холму. Видно было, как его желто-зеленый костюм мелькает среди деревьев то тут, то там. — Прекрасный молодой человек этот Джип Фриман.

Во мне что-то застыло, внутренности затвердели и со стуком упали вниз на что-то плоское и твердое. Помнится, мне стало холодно, ветер дул с миллиона разных сторон, мир состоял частью из воды, частью из свистящего ветра. Я узнал его.

— Ты, — сказал я.

Он подмигнул — игриво, как встарь.

— Я.

Я хотел бы рассказать, что между нами немедленно произошло нечто драматическое — битва, что ли, стремительная, и красочная, и спонтанная, как в кинофильме, но, если не считать сигналящего грузовика и лающей собаки, сосредоточить внимание было не на чем, кроме аляповатого, как кошка-копилка, изделия, в которое превратился Вильям X. Гарнер, эсквайр, когда закатал рукава рубашки.

— Ты умеешь боксировать? — спросил он.

И я моментально стал юнцом, к которому обратился взрослый.

— Да, сэр.

Он уложил на спинку скамьи свой пиджак, достал крошечную записную книжку.

— Насколько я понимаю, ты наговорил обо мне кучу гадостей, — заявил он, щелкая страницами.

Ему все ведомо, сказал он. Все, что я говорил, — все гадости, жестокие и несправедливые. Я-то не знал, сказал он. И смутного представления не имел.

Я стоял бесмысленно, как пень. У него были контакты, связи, знакомые с прекрасной памятью.

— Как ты нашел меня? — Мне хотелось закурить, иметь занятие для рук и рта. — Я хочу сказать, как ты узнал, что я буду здесь?

Он позвонил моему секретарю. Он позвонил Элисон, выдав себя за клиента. Он разговаривал даже с Бет-Энн, женой Джипа.

— Славная женщина, — сказал он, — хотя на мой вкус слишком много пены. Скучновата, знаешь ли. Слишком много «ах, верно», «ах, точно».

Среди деревьев Джип пел что-то вроде тирольской песни, почему-то в нос — он часто изображал клоуна и был этим славен на вечеринках, — и сейчас моя половина, та часть, которая чувствовала усталость и слабость в коленях, хотела бродить с ним, калеча мелодии «Роллинг стоунз».

— Я предлагаю вот что, — заговорил отец. — Драку, сведение старых счетов.

Он опять думал о Ширли? Или о том — этакая глупость, — что означала она сама и ее смерть? Я не знал. Я просто вспомнил времена, когда он входил в мою комнату или налетал на меня на заднем дворе — не с новыми воспоминаниями, как я теперь понимаю, а с иллюстрациями того, насколько незначительна наша жизнь. Того, как нас сводит и разводит удача, добрая или дурная. Того, что учитель наш — хаос. Того, как непрочна и ненадежна жизнь. Как мы зажаты и раздвоены внутренне.

— Я нападаю? — спросил я.

— А потом я, — сказал он. — Давай попытаемся сделать это с честью, Картер, правда?

Сейчас что-то определялось, решалось, как на войне или в игре.

— Нас ничто не заставляет это делать, — сказал я.

— О да, но мы это сделаем.

Я мог бы сказать, что обследовал себя на этот счет: вступаю я в такую игру, иду на нее или нет, но ничего такого не было. Я только посмотрел на свои руки, и мне было приятно, что они такие мягкие. Я не был бойцом. Не был агрессивен. Не был зол. Уверен, что ничего подобного со мной не было.

— Я тебя больше не ненавижу, — сказал я.

— Конечно же, нет, — сказал он.

У него были кривоватые ноги, голова седая, как у Санта-Клауса, и он был слишком тощ для настоящей драки.

— Мы потом выпьем, — предложил он. — Немного цивилизованной болтовни.

Неплохая идея, подумал я и сказал это, до странности гордясь собой. Спросил:

— Ты снова уйдешь?

И с облегчением услышал, как он сказал, что да, увы, у него есть приглашения, свидания, дальние края, где надо побывать.

— Начнем, когда ты будешь готов, — объявил он.

Я положил на землю клюшку для гольфа, странным образом ощутив, какая она дорогая. Цвет неба был первозданным и невероятным, как на почтовой открытке. Я слышал пение птиц и шум машин на дороге, но не знал, для чего все это. Да, подумал я. Да. Положился на себя, на все разрывы, и развалины, и прорехи, из которых я состоял. И когда Джип Фриман, насвистывая, побрел из рощи, я сжал кулаки и бросился вперед.

Lee K. Abbott, «Freedom, A Theory of» Copyright

© 1990 by Lee K. Abbott

Опубликовано в «Геттисберг ревю»

© Н. Строилова, перевод

Макрэй подсадил эту девушку по дороге на Запад. Она стояла на шоссе с бумажным пакетом и кожаной сумочкой, в джинсах и шали — не сняла ее, хотя воздух накалился чуть ли не до девяноста градусов, а в машине не было кондиционера. Макрэй ехал на старом «додже» с испорченной выхлопной трубой и длинной трещиной на ветровом стекле. Он притормозил у обочины, и она сразу же села, положив сумочку на сиденье между ними и держа пакет на коленях обеими руками. Макрэй только что пересек границу Техаса.

— Куда держим путь? — спросил он.

— А ты?

— Наверно, в Неваду.

— Почему «наверно»?

Он и глазом не успел моргнуть, как уже отвечал на ее вопросы.

— На днях уволился из Воздушных сил, — сказал он, что было не совсем правдой.

Его с позором разжаловали после того, как он три года отсидел в Ливенворте за избиение сержанта. Макрэй был тяжелый человек. Из-за скверного характера он уже заработал массу неприятностей и теперь решил поехать на Запад, на широкие просторы. Пока просто приглядеться. Ему казалось, что там, где просторно, люди не требуют многого от своих ближних. Семьи у него теперь не было. Получив пять тысяч долларов по отцовской страховке, он собирался продержаться на них подольше.

— Я, понимаешь, еще много чего не решил, — сказал Макрэй.

— У меня не так, — сказала она.

— Ты знаешь, куда направляешься?

— Можешь так считать.

— Ну и куда?

Она сжала кулак, выставила большой палец и ткнула им вниз.

— Туда. Вниз.

— Извини, не понял.

— Работает? — спросила она, потянувшись к приемнику.

— Барахлит, — ответил он.

Она все-таки покрутила ручку, затем откинулась на сиденье и сложила руки поверх своего бумажного пакета.

Он посмотрел на нее. Худая, с длинной шеей, волосы цвета воды в оцинкованном ведре. По виду не старше десятиклассницы.

— А что в пакете? — спросил он.

Она чуть выпрямила спину.

— Ничего. Запасная блузка.