Луиза Эрдрич - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

— Что же ты все-таки имела в виду?

— В каком виду?

— Послушай, — сказал он, — если не хочешь разговаривать, то и не надо.

— А что мы будем делать?

— Что захочешь, — ответил он.

— Тогда я просто буду сидеть, а ты довезешь меня до самой Невады.

— Прекрасно, — сказал он. — Просто прекрасно.

— Ладно, мы можем и поговорить.

— Так ты едешь в Неваду?

Она слегка пожала плечами.

— Почему бы и нет?

— Вот и хорошо, — сказал он и зачем-то протянул ей руку. Она посмотрела на руку, улыбнулась, и он снова положил ладонь на баранку.

Некоторая неловкость возникла чуть ли не с самого начала. Жара была несусветная, и девушка сидела на своем месте, потея и почти не раскрывая рта. Макрэй никогда не считал себя привлекательным, к тому же только что вышел из тюрьмы и давно не был в компании с женщиной. В конце концов она заснула, и несколько миль он мог разглядывать ее без помех — следить за дорогой нетрудно. Решил, что она ничего, особенно глаза и губы. Ей бы чуть пополнеть, и была бы совсем в порядке. Он поймал себя на том, что думает, а не получится ли с ней переспать. Девушка, путешествующая вот так, в одиночку, не должна быть особенно строгих нравов. Не отдавая себе полностью отчета, он размечтался о ней, а когда возбудился, начал прикидывать свои шансы — вести бы себя правильно, не упускать возможности, но и, само собой, оставаться джентльменом. Он не из тех, кто навязывается молодым женщинам. Она спала очень тихо, не сопя и не вздыхая, а потом внезапно распрямила спину, снова обхватила пакет и уставилась на дорогу.

— Боже, — сказала она, — я отключилась.

— Есть хочешь? — спросил он.

— Нет.

— А как тебя зовут? До сих пор не знаю твоего имени.

— Белл Старр. — Она подмигнула и прищелкнула уголком губ.

— Белл Старр, — повторил он.

— Ты что, не знаешь, кем была Белл Старр?

В имени слышалось что-то знакомое и только. «Белл Старр» [10] Белл Старр (1848–1889) — легендарная грабительница на Диком Западе. ?

Она приставила указательный палец ему к виску:

— Ба-бах!

— Белл Старр, — снова повторил он.

— Ну же, — сказала она. — Анни Оукли [11] Анни Оукли (1860–1926) — эстрадная актриса и меткий стрелок. , «Неукротимый» Билл Хикок [12] Билл Хикок (1837–1876) — известный шериф. …

— А-а, — сказал Макрэй. — Понятно.

— Я и есть Белл Старр, — сказала она, съехав по сиденью чуть вниз.

— Но это же не настоящее твое имя.

— Единственное, на которое я сейчас отзываюсь.

Какое-то время они ехали молча.

— А тебя как зовут? — спросила она.

Он сказал.

— Ирландец?

— Никогда не задумывался.

— И откуда же ты, Макрэй?

— Вашингтон, округ Колумбия.

— Далековато забрался.

— Не был дома много лет.

— А где был?

— В тюрьме, — ответил он.

Макрэй сам не знал, как вырвалось это слово, и теперь сидел, не спуская глаз с шоссе. Не исключено, что он просто рисовался перед ней; он представил себе, как выглядит со стороны, и, слегка изменив позу, втянул живот. Украдкой взглянул на нее и увидел, что она, приложив руку козырьком ко лбу, просто разглядывает пейзаж.

— А как насчет тебя? — спросил он и почувствовал себя персонажем фильма — два человека с прошлым встретились на широкой дороге. Интересно, как бы перевести разговор на любовь.

— Что — насчет меня?

— Ты-то сама откуда?

— Не хочу утомлять тебя всякими фактами.

— Я не против, — сказал он. — Один черт делать нечего.

— С Севера.

— Хочешь, чтоб я догадывался?

— Штат Мэн, — сказала она, — страна лосей и омаров.

— Значит, Мэн, — сказал он.

— Видишь? Факты — просто всякая всячина, которая не меняется.

— Пока ты сам ее не меняешь, — сказал Макрэй.

Она нагнулась и очень осторожно поставила бумажный пакет на пол, будто в нем лежало что-то бьющееся. Затем откинулась и задрала ноги на приборную доску. На ней были низкие теннисные туфли.

— Собралась вздремнуть? — спросил он.

— Нет, просто отдохну.

Однако минутой позже, когда он спросил ее, не стоит ли остановиться и перекусить, она не ответила. Повернув голову, он увидел, что девушка крепко спит.

Отец умер, когда он сидел в тюрьме. Последний раз Макрэй видел его в палате окружной больницы. Отец лежал на каталке с пластиковой трубкой во рту и капельницей, воткнутой в безобразный желтовато-лиловый синяк на запястье. Макрэй тогда приехал в свой первый отпуск из Воздушных сил, куда его закатал судья по делам юношества, и обнаружил родителя на полу гостиной на куче старых газет и бутылок, в выходном костюме, но без носок, ботинок и рубашки. Казалось, он мертв. Однако «скорая помощь» нащупала у него пульс и быстро увезла в больницу. Макрэй немного прибрал в доме и тоже отправился туда на «додже». Старик упорно спивался еще с тех времен, когда Макрэй был мальчишкой, и такое случалось не впервой.

В больнице отцу засунули в рот трубку, подвесили капельницу и оставили лежать на каталке. Макрэй, как был, в военной форме, стоял рядом, и, когда отец открыл глаза и посмотрел на сына, стало ясно, что он не знает, кто это. Старик моргнул, огляделся, затем сел и, выдернув изо рта трубку, сплюнул какой-то пакостный сгусток в металлическую тарелочку, торчащую из сложной медицинской конструкции. В горле у него булькало, как в испорченном унитазе. Он снова посмотрел на Макрэя, потом на трубку.

— Господи, — произнес он.

— Привет, — сказал Макрэй.

— Что?

— Это я.

Старик снова сунул трубку в рот и отвернул голову.

— Пап, — позвал Макрэй, не испытывая никаких чувств.

Трубка вылезла наружу.

— Ты на меня не смотри, — сказал отец. — Сам виноват, что попал туда. Нарывался на неприятности, воровал, бездельничал. Сам во всем виноват.

— Мне там не так уж и плохо. Три раза в день кормят и крыша над головой.

— Ну-ну. — В горле у старика опять забулькало, и он опять сплюнул в металлическую тарелочку.

— У меня, пап, тридцать дней отпуска.

— А?

— Я приехал на месяц.

— И куда собираешься?

— Сам не знаю.

По правде сказать, он ненавидел Воздушные силы и подумывал удрать на «додже» в Канаду или куца еще и схорониться до конца жизни. Он воспринимал военную службу как наказание, это и было наказание, и ему уже приходилось попадать в передряги из-за несдержанности.

В тот же день, бросив отца на произвол судьбы, Макрэй сел в «додж» и отправился на север. Но ничего не вышло. Не доехав нескольких миль до Нью-Йорка, он струсил и вернулся. Отца к тому времени уже перевели в палату, где лежали алкоголики, но Макрэй его больше не навещал. Он сидел дома, смотрел телевизор, пил пиво; если забегали школьные приятели, выходил с ними немного прошвырнуться. По большей части оставался у себя, а когда кончился отпуск, запер дом и вернулся в Чанут, штат Иллинойс, по месту службы. Не прошло и двух месяцев, как сержант застукал его за пивом в комнате отдыха казармы тренировочного лагеря и спросил фамилию. Макрэй подошел, сказал: «(Меня зовут твоей бедой» и на слове «беда» врезал ему по физиономии. Выпил он много и сидел в темноте, дотягивая остатки и размышляя о жизни. Тут-то и влез этот сержант с детским личиком, толстой складкой жира на талии и спесивый из-за лычек на рукаве. Макрэй даже его не знал. Он стоял над рухнувшим парнем, а затем вдруг обнаружил, что лупит его ногами. Понадобилось два человека, чтобы оттащить Макрэя от бедняги, которого отправили в госпиталь со сломанной челюстью (от первого удара), помятыми ребрами и тьмой синяков и ссадин.