Эйвин Болстад - Без маски

Через несколько дней рейсовым самолетом вернулся Кран. Сталлер сидел в кабинете, откинувшись на спинку стула. Перед ним стояла наполовину опорожненная бутылка шампанского. В стакане тоже слегка искрилось шампанское. Ароматный дымок дорогой сигары медленно поднимался к потолку. Яркие блики солнца плясали на великолепной картине, купленной на каком-то подозрительном аукционе. А может, ее взяли под залог у какого-нибудь «друга».

Кран остановился в дверях, разглядывая Сталлера. Тот вскочил со стула, с распростертыми объятиями бросился навстречу компаньону и обхватил обеими своими жирными руками костлявые кулаки Крана.

— Добро пожаловать, — взволнованно сказал Сталлер. — От всего сердца добро пожаловать. Здесь всё в порядке; в полном порядке, лучше и быть не может! Но… что с тобой?.. Ты болен?

Кран фыркнул.

— Я не болен, — злобно сказал он. — В животе у меня пусто… А уж о том, чтобы заложить за галстук, как некоторые другие, и говорить не приходится. Получай обратно доверенность!

Кран бросился на стул, сдвинул шляпу на затылок и буквально заскрежетал зубами. Он не мог успокоиться: путешествие самолетом стоило так дорого! Да еще деньги, которые ему пришлось выложить из собственного кармана в Копенгагене. Ну уж и Сталлеру тоже придется раскошелиться на кругленькую сумму. Да, кругленькую…

— Итак, ничего не вышло, — изрек он, наконец, с тяжелым вздохом, не обратив ни малейшего внимания на то, что выражение лица его компаньона, только что благодушно распивавшего шампанское, резко изменилось.

— Не вышло? — повторил дрожащим голосом Сталлер. — Не вышло? — завопил он. — А телеграмма? Послушай, ты!

— Телеграмма? Какая телеграмма? — злобно переспросил Кран.

— Вот эта! — взвизгнул Сталлер, размахивая телеграммой перед самым носом медленно поднимавшегося Крана.

Кран прочитал телеграмму и вытаращил глаза. Всё его костлявое тело страшно напряглось.

— Я не давал никакой телеграммы! — в отчаянии воскликнул он. — Что ты наделал? Скотина, разве ты не читал утренних газет? Надо было ставить на фирму «Palmer Ship», а к этой бумажке я не имею ни малейшего отношения! Ни малейшего! Ни малейшего!

Сталлер в изнеможении откинулся на спинку стула.

В дверь постучали, и вслед за этим просунулась голова очень унылого и, как всегда, сконфуженного Кнютсена.

— Извините, — заикаясь промямлил он. — Не приносили ли тут на днях для меня телеграмму? Хе-хе, извините…

Оба мошенника взглянули друг на друга. С минуту в кабинете царило молчание. Потом Кран молча протянул телеграмму этому конфузливому дураку, который, жалобно икая от душившего его смеха, одобрительно кивал, знакомясь с содержанием телеграммы.

— Это ваша? — прошептал Кран.

Кнютсен радостно переступил с ноги на ногу и конфузливо икнул.

— Да, да, да. — Смех бурлил в его горле.

— Что это значит? — спросил Кран, зажав в кулаке какую-то статуэтку.

— Это, — икнул Кнютсен, — это значит, что мой брат Одд будет участвовать в соревнованиях на первенство страны по футболу.

— Вон! — завопил Кран и поднял тяжелую статуэтку. — И чтобы ноги вашей здесь никогда не было… Вы… вы… вы…

Кнютсен в ужасе отступил назад и, спотыкаясь, поспешил к выходу. Но, собираясь закрыть за собой двери, он вдруг преобразился. Перед ними стоял молодой человек, в глазах которого не было страха, отнюдь нет. Глаза его были холодны и светились ненавистью.

— Одд, — тихо сказал он, — это мой брат Одд Кнютсен, управляющий бывшего акционерного общества «Стена и постройка». А с этим документом вы знакомы?

Кнютсен держал перед собой припрятанный жуликами контракт, который Кран собственными руками запер когда-то в сейф.

Оба компаньона оцепенели и во все глаза смотрели на двери, которые медленно закрылись за дурашливым Кнютсеном. Скоро к ним постучат более жестокие руки, и безжалостные глаза уставятся на них из-под козырька форменной фуражки. И их ожидают более крепкие двери, защищенные множеством запоров, и малокомфортабельные крошечные тюремные камеры. И дело с фирмой, которая брала подряды, снова выплывет на свет. Случится то, хуже чего и быть не может. Выплывет история с подставной фирмой на имя их жен, куда вложены запасные капиталы на тот случай, если фирма «Импорт и экспорт» прогорит…

И в мире станет двумя мошенниками меньше.

Никто в конторе не знал, что Кристен Уре когда-то находился на излечении в больнице для алкоголиков. Ведь глядя на него, никто не мог бы и подумать об этом. Он был коренастым мужчиной небольшого роста, с осанкой гимнаста, румяным лицом, прямыми бровями и хрящеватым носом. Его густые черные волосы топорщились ежиком. На висках серебрилась седина, которая очень шла к нему. Словом, это был сорокапятилетний мужчина в расцвете сил.

В конторе о Кристене Уре сложилось единодушное мнение: спокойный, обходительный человек, которого одинаково любят и подчиненные (он был начальником канцелярии), и все, то и дело сменяющиеся, директора, которых бог посылает фирме. Сам генеральный директор относился к Уре с большой симпатией. Он не раз с похвалой упоминал о нем на заседаниях правления.

Но те, кто знавал Кристена Уре шесть лет назад, хранили в памяти совсем иной его портрет, и им трудно было бы поверить, что Кристен Уре и тот человек — одно и то же лицо. Тогда у него были тусклые глаза, расслабленное тело и неуверенная походка. Платье висело мешком, щёки обросли густой щетиной. В те времена Кристен Уре жил в маленьком городке на юге Норвегии. Когда-то, в молодости, он бывал частым гостем в лучших домах города. Известный спортсмен, хороший певец, он был, что называется, душою общества. Там, где появлялся Уре, сразу же воцарялись веселье и радость. И тогда-то он постепенно пристрастился к доброму стакану вина. Как известно, люди всегда требовательны к любимцу общества, и поддерживать эту марку нелегко. Кристену нельзя было повторяться, он должен был всегда казаться оригинальным и новым. И ему всё чаще приходилось прибегать к вину, чтобы взбодрить себя, поднять настроение. Однажды в откровенной беседе он признался своему другу, как тяжело быть популярным в обществе, остроумным, общительным и сохранять со всеми приятельские отношения. Друг не придал особого значения его словам. А между тем в этом-то и таилась трагедия Кристена Уре. Он всегда уклонялся от принципиальных споров и потому втихомолку презирал себя. А это, разумеется, никак не могло облегчить его борьбу со всё возраставшим пристрастием к выпивке.

И вот с Кристеном Уре случилось то же, что случается со многими другими. Он вступил на стезю, по которой человек опускается всё ниже и ниже, хотя и не перестает горячо клясться, что раз и навсегда покончит с пьянством.