Эйвин Болстад - Без маски

В лавке нависла жуткая тишина. Обычно Сиверт всегда увеселял их в субботу разными небылицами, но от этой истории волосы вставали дыбом. Да и начало лова было не за горами!

Ауроника с улыбкой подошла к отцу, а тот с важным видом протянул ей десять крон и громко, на всю лавку, сказал:

— А ну-ка, голубушка, возьми эти сто крон и дай мне товару на десять да девяносто крон сдачи!

Тут стены лавки потряс такой громовой хохот, что задребезжали все вёдра и жестянки. Ведь Мусебергет не умолчал о своем гнусном подозрении: Ауроника-де отпускает отцу продукты без денег. Мусебергет стиснул зубы и украдкой поглядел на Единорога. Тот стоял, прислонившись к притолоке, с таким невинным видом, что сразу становилось ясно: опять у него что-то на уме. Сиверт накупил продуктов на десять крон. Но когда он сложил их в свой мешок, тот оказался совсем тощим. А ведь все знали, сколько голодных ртов ждет его дома на острове. Множество глаз с укоризной смотрело на Мусебергета. Но мурашки на спине у купца забегали вовсе не от этого. Ведь он только что страшно выгодно купил шхуну недалеко от Намдалена. И сразу же снарядил ее на рыбную ловлю. Со дня на день шхуна должна была выйти в море. Ясное дело, он не верит в этот вздор. Да и вообще, владельцы его шхуны менялись всего лишь один раз, ну от силы — два! Это он мог доказать. Но, но… как-то уж очень высоко держал голову Сиверт, совсем непохожий на того пришибленного человека, каким Мусебергет видел его всего лишь несколько дней тому назад. Да и Единорог не станет зря прогуливаться на мыс Хаммернессет. Во всяком случае, уж не ради того, чтобы выслушивать рассказы Сиверта! Конечно, нет, черт побери! Что-то они задумали!..

Дня за два до выхода шхуны в море в лавку вломился матрос Симон, старший сын Эмануэля Уфлакса. На щеке у него была кровь, да и вся рубашка была залита кровью. Мусебергет вцепился руками в прилавок, а глаза его, казалось, хотели выскочить на лоб.

— Сижу я в каюте, — дрожащим голосом рассказывал Симон, — и пишу письмо моей девушке, чтобы она призналась во всем отцу… Хотелось нам отпраздновать свадьбу, лишь только я вернусь с рыбной ловли… А тут как начнет капать с потолка, да на бумагу, и посмотрите-ка! — Он протянул окровавленную руку с таким видом, словно хотел отшвырнуть ее от себя.

Женщины поспешно покинули лавку, так ничего и не купив. Они словно боялись, что чужое несчастье коснется и их.

Мусебергет, потрясая своими кулачищами под носом несчастного Симона, стал ругать его на чем свет стоит. Ведь это была кровь только что заколотого теленка, висевшего над каютой.

— А ну пошли! — кричал он рыбакам. — Вы увидите, что это кровь заколотого теленка!

Но когда все явились на шхуну, то оказалось, что теленок висит уже не над каютой, а в кормовой части палубы, поблизости от рубки рулевого. У Мусебергета отвисла челюсть, а глаза его только что не выскакивали из орбит. Задыхаясь от ярости, он лишь молча покачал головой.

В тот же вечер, отправившись в море, чтобы проверить мотор (потому что Мусебергет раздобыл для шхуны разное новомодное снаряжение), рыбаки и сам Мусебергет отчетливо услыхали крик: «Помогите!» Но сколько они ни прислушивались, ни звали и ни кричали — всё было напрасно, никакого ответа!

Этим же вечером в каюте собрались озадаченные рыбаки. Следующий день был субботний, а в воскресенье вечером, как ни кинь, надо выходить в море. Мусебергет клялся всеми святыми, что рассказы о шхуне — сущий вздор. Он показывал им бумаги, в которых значилось, что шхуна почти новая, что до него у нее был всего один владелец, ну два. А если судить по ее номеру, то построили ее много лет спустя после того как Сиверт ловил рыбу у Финмарка. Всё это было написано черным по белому.

— Бумаги-то — это конечно, — задумчиво сказал шкипер. (Рыбаки навострили уши.) — Нас такой чепухой не запугаешь, — добавил шкипер. — А теперь пошли-ка на берег…

Но тут снова случилась беда. Поднимаясь на палубу, Симон вдруг поднял крик.

Обычно рыбаки причаливали к пристани с юга, — так было проще всего. Как было дело на сей раз, никто припомнить не мог. Все были озадачены историей с привидениями. Но Симон-то помнил. И он начал выкрикивать всё тем же дрожащим голосом:

— Мы шли со стороны Вогена (и это было верно) и проходили мимо Бреккестёена (этого никто не помнил). Причалили к набережной, и шхуна уткнулась носом в камни. А теперь? Глядите-ка: пока мы сидели внизу в каюте, шхуна сама повернулась. Не выйду я в море на заколдованной шхуне, хоть посылайте за мной ленсмана!

Он ринулся в каюту, и вдруг поднял там такой дикий вой, будто его резали. Рыбаки бросились вниз по крутому трапу. Там, прижавшись к стене и дрожа всем телом, стоял Симон. Трясущейся рукой он показывал на кухонную плиту. Все медленно обернулись в сторону плиты. Там лежал псалтырь, принадлежавший шкиперу. И лежал он как раз под самой курткой шкипера, висевшей на стене.

Тогда все взгляды устремились на Мусебергета, а шкипер, проклинавший в глубине души эту шхуну, нетвердым голосом произнес:

— Бумаги-то твои, как видно, фальшивые, батюшка Мусебергет, так что поищи-ка себе другого шкипера!

И все рыбаки сошли на берег.

В тот же вечер Мусебергет отправился спать пораньше, чтобы хорошенько поразмыслить на досуге. И вот тут-то дошла до него суть всей этой таинственной истории. А то, что он сделал потом, было еще диковиннее, чем все эти привидения и заколдованные шхуны. Он послал Ауронику в дом на острове с целой пачкой счетов, на которых черным по белому было написано «Уплачено». А вслед за Ауроникой, как-то странно располневшей за последний месяц, приплыл в лодке мальчишка с целой грудой подарков, словно сейчас было рождество…

С той поры Мусебергет прославился своей «благотворительностью»…

Если в прошлую субботу лавка была битком набита людьми, то на этот раз их было еще больше.

Каждый раз, когда звонил колокольчик, Мусебергет поднимал голову. Видно было, что он очень волнуется. Наконец в лавку вошел Единорог, а за ним Сиверт — всё с тем же пустым мешком за плечами. Мусебергет принял это к сведению. Ведь Сиверту покупать в лавке было нечего: дома у него было всё, что нужно, и даже с избытком. Мусебергет заметил также какой-то новый огонек в орлиных глазах Единорога.

Сиверт, втянув носом воздух, ловко сплюнул в плевательницу. Молодежь с восхищением смотрела на него. Тут же стоял какой-то дуралей и, кусая ногти от злости, изо всех сил старался плюнуть так же далеко.

— Знаешь, Сиверт, твоя-то заколдованная шхуна тут объявилась, сказал какой-то рыбак.

И тогда все наперебой стали рассказывать Сиверту о том, что произошло. Сиверт с самым серьезным видом слушал, кивая головой, и настроение у людей всё ухудшалось и ухудшалось. У Мусебергета от волнения даже вспотели руки.