Ингер Эдельфельдт - Удивительный хамелеон (Рассказы)

Но, София, ты ведь должна была заметить, что я не сплю? Или ты так занята им, что забыла подглядеть за мной?

Маленькая мартышка! Она назначила ему свидание завтра утром на том же месте!

А затем вернулась домой с порозовевшими щечками.

Я уже встала с постели и, несмотря на раскалывающую головную боль, начала писать один из моих пылающих портретов. Его портрет.

— Кармилла, — произнесла София, — может быть, на этот раз ты не будешь вмешиваться? Хотя бы на этот раз? Для меня это очень важно.

— Ты же знаешь, что это невозможно, — ответила я.

Наутро София попыталась улизнуть, пока я спала. Но я проснулась и застала ее, вдохновленную, в детском голубеньком летнем платьице и с соломенной шляпкой на голове.

— Он знает, сколько нам лет? — поинтересовалась я у нее.

— Кармилла, — снова предупредила она меня, — не лезь в мои дела хотя бы какое-то время.

— А может, ему понравлюсь я? — спросила я. — Он не такой, как все.

— Разве мы можем так рисковать? — ответила София. — Ты же знаешь, как это бывает.

— Знаю, — сказала я. — Но я не понимаю, кто в этом виноват: я или ты.

— Ко всему прочему тебе сегодня трудно говорить, — заключила она. Тебе следует отдохнуть.

Это правда; мой голос, прежде такой красивый, сегодня превратился в жалкий шепот. Похоже, у меня ком застрял в горле.

А у Софии голосок нежный, мелодичный, точь-в-точь как у маленькой птички. Но петь она не умеет. По крайней мере, так, как я. Нет, не так, как я.

Я отпустила ее. Так или иначе, мне было необходимо время, чтобы одеться и привести себя в порядок. Ведь я собиралась сегодня действительно принарядиться, надеть мое алое платье. Мне хотелось разодеться и разукрасить себя в честь себя и него, в знак преклонения перед силой любви, загоревшейся во мне. Как украшают дом или святилище, так и я хотела нарядиться в яркие одежды и умастить себя благовониями. София говорит, что я выгляжу неестественно. Я крашу волосы, разрисовываю лицо. На шее я ношу камни, перья и талисманы. Я знаю, что иногда перебарщиваю, но чем глуше мой голос, тем необычнее мне приходится наряжаться.

Пока я наводила красоту, руки мои тряслись. Я подглядывала за Софией, она сидела в кафе вместе с Андреасом. Я наблюдала за ним. По нему было видно, что ночь он провел бессонную; о, эти прелестные синяки под глазами, следы ночного смятения. Он был бледен, как будто на него уже снизошла божественная благодать, и все его тело молило: осчастливь меня своим прикосновением.

Они договорились совершить прогулку в лес, где росла дикая вишня.

Мой язык, мои пальцы, мое лоно горело, я желала его тело, его пыл, его суть. Я едва сдерживала себя — знала, что должна сдерживаться. Ведь он хотел Софию.

В детстве все было много проще. Однако совсем не легче. Нам постоянно твердили, что мы не должны мешать, не должны никому досаждать и что нам совершенно нельзя кричать. Нас также учили, что хорошие дети кушают то, что им предлагают, прощают тех, кто их обидел, и делятся игрушками, даже если их могут сломать.

София с легкостью усвоила все это, а я так и не научилась быть послушной овечкой в меблированных комнатах. Поэтому мне отвели уголок, где хранились мои краски и бумага. Это я нарисовала все рисунки. Все пылающие картины, все песни создала я, владелица несметных сокровищ.

Мы с Софией придумали игру, как будто мы убежали в лес и сами построили себе домик. И когда нам было нужно выйти в Большой мир, туда отправлялась София и приносила то, чего нам недоставало, ведь она всегда умела понравиться другим.

Но мы никак не ожидали, что все повернется вот так. Что мимо нашего домика будут проходить студенты-архитекторы и что нам это будет небезразлично. С каждым разом это не становится менее больно.

А вдруг София права; вдруг мне не следует соваться? Ведь я могла бы узнать его через нее. Но я становлюсь такой взбалмошной, когда мне что-то запрещают. София тоже об этом знает.

Итак, я вышла на улицу, на меня подул горячий ветер, и тонкое платье облепило мое тело. От жары было только хуже.

Когда я поднималась по пологому склону к кафе, я все еще дрожала. Меня легко взволновать, поэтому я иногда нарочно вызываю в себе злость — иначе потону в собственных чувствах. У Софии куда более приятный нрав, она даже не думает о смерти. А я думаю о смерти постоянно, днями напролет. Тихий огонь внутри нас, тот, что рождает теплоту нашего тела. Это она ненавистная, отвратительная Смерть. Смерть, которая по-настоящему любит нас.

И я вижу, как все кружится, как жизнь танцует свой тщеславный танец на фоне смерти, пока не уступит ей. И что может быть лучше, чем танец тела, прижавшегося к телу, плоть к плоти. Тогда ты можешь почти полюбить смерть.

София и молодой человек сидели за одним из первых столиков у входа в кафе.

О чем они разговаривали? Ну, о том, что раньше пуговицы делали из перламутра. И все только для того, чтобы София коснулась пуговицы на его рубашке, — это вызвало у него прилив такой страсти, что он неосознанно прикрыл глаза, глубоко вздохнул и слегка вздрогнул. Я заметила это — мне почудилось, будто шаловливый котенок тычется своей маленькой крепкой головкой в мое лоно.

И тут он меня увидел. По его лицу пробежала тень неприязни, это было заметно. В это мгновение он, сам того не подозревая, вынес мне свой приговор, еще не зная, кто я. Отчаяние, ярость и ненависть проснулись во мне; троица, пожирающая мою душу, три богини возмездия, настолько хорошо мне знакомые, что я ощутила их приближение сразу, так, проходя мимо чужого сада, сразу отмечаешь три знакомых сорняка. На большее сил не было.

«Но может, он передумает?» — мелькнула во мне надежда.

Тут меня заметила и София. Вероятно, она уже поняла по его лицу, что пришла я.

— Это моя сестра Кармилла, — промямлила она усталым голосом. — Мы отдыхаем вместе.

У молодого человека сделался такой вид, словно ему что-то пролили на колени.

— Привет, — сказал он. — Я Андреас.

— Я знаю, — ответила, вернее, прошептала я.

— У Кармиллы небольшие проблемы с горлом, — пояснила София. Вообще-то у нее ангельский голос.

— Понятно, — сказал Андреас.

Настроение за столом было испорчено. С каждой минутой оно становилось все хуже и хуже, хотя мы пытались вести светскую беседу. Впрочем, к этому мне не привыкать.

Чтобы дать им возможность чуть-чуть поворковать наедине — хотя я, разумеется, услышу каждое слово, — я извинилась и вышла из-за столика, чтобы принести себе что-нибудь попить.

Войдя в кафе, я продолжала шпионить за ними. София, безусловно, об этом знала, но ему-то было невдомек.

— Кармилла очень талантлива, — через силу произнесла София.

— Да, видно, что она не похожа на других, — выдавил он из себя.