Слав Караславов - Одиночество

— Возьми, возьми, ведь мы же люди! Вдруг придется завернуть к нам. Разве ж человек знает, где его застигнет беда.

Тома стоял за буйволами и готов был провалиться сквозь землю. Впервые он видел своего отца таким неблагодарным и бесстыдным.

Тронулись.

Тома шел мрачный и задумчивый. Его преследовал крик ворон. Старик, наоборот, был веселый и довольный. Он то покрикивал на буйволов, то хлопал их по крупам широкой ладонью. Не выдержал, подмигнул сыну:

— Видел, как я его облапошил…

— Видел! Но как тебе было не стыдно?

— За что? — вскинулся отец. — А он имел право называть меня кулаком?

— А кто еще сейчас покупает буйволов!..

— Да ты что? — Старик остановился.

— Ничего! — мрачно ответил Тома.

Этот неопределенный ответ и тон, каким он был произнесен, окончательно обозлили Старика. Он гневно взглянул на сына и шагнул к нему:

— Мал еще меня учить!

— Я не учу, только говорю!

— Когда будешь кормить, тогда и говори.

— А ты что, меня кормишь и на этом основании постоянно вправляешь мозги! — вскипел Тома. Его покорность и уважение к отцу вдруг испарились. — Если ты настоящий отец, как ты всегда твердил, ты бы позаботился, чтобы сын твой получил образование, а не надрывался бы на реке.

— Неблагодарный! — взревел Старик и размахнулся посохом.

Удар был неожиданным для обоих. Тома отскочил в канаву, и губы его задрожали.

— Если замахнешься еще раз…

— И что же?

— Возьму и переломаю о… — Парень едва сдержался, не сказал главное, но Старик догадался:

— О меня? Нет у тебя стыда!

Спотыкаясь, он заспешил по дороге.

Тома потащился за ним. Он чувствовал себя униженным, раздавленным. Случилось то непоправимое, что должно было случиться. Но он не хотел, чтобы это произошло тут, на этой грязной дороге, под этим мрачным небом… Сыновние добрые чувства к отцу разлеглись, на их место хлынули гнев и разочарование. Удар посоха подсек последние корни покорности. Между ними легла глубокая пропасть, и Тома видел ее ясно. Первую трещину в их отношения бросила его служба в армии. Если Старик оставался таким, каким и был, то сын заглянул далеко за сельский горизонт и понял, что мир не кончается за ближними холмами. Томе казалось, что последние три года подняли его на какую-то удивительную высоту и он никогда не захочет спуститься с нее, чтобы вернуться к тому, откуда началось восхождение. И все-таки если он вернулся, то только из-за любви к Старику. Отец жил в его памяти как сильный и справедливый человек, который когда-то показал Делиданеву, где раки зимуют, нашел силы порвать со своей женой, матерью Томы. Слово и дело его никогда не расходились. Он считал его самым умным. И вот теперь эти впечатления детства и юности подвергались переоценке. В своем гневе Тома видел отца очень грубым и самоуверенным. Такой не мог быть справедливым и умным.

«Может, я ошибаюсь? — спрашивал себя Тома и сам отвечал: — Нет и нет!»

В такие минуты человек начинает переоценивать ценности, отвергать все, чем жил до сегодняшнего дня. Еще вчера верил в это, принимал, а теперь оно кажется ничтожным, не заслуживающим и малейшего внимания.

То же самое переживал и Тома. Сомнения влекли его назад, возвращали в юность. Память воскресила далекий весенний день, дрожащую руку, заплаканные глаза. Это была рука матери, ее глаза. Она появилась в гимназии на перемене. Когда ему сообщили, что к нему кто-то пришел, он со всех ног бросился бежать, не зная, кто бы это мог быть. И когда он увидел в коридоре мать, ее глаза, его будто что-то подтолкнуло к испитой бледной женщине, и губы его готовы были крикнуть: «Мама!» Но все, что он слышал о ней от отца, вдруг встало между ними. Он повернулся и скрылся в классе. От этой первой и последней встречи память оставила ее испуганные глаза и дрожащую руку, сжимающую бумажку. Деньги. Наверно, для него…

Давно это было. Он не возвращался к этому воспоминанию, гнал сто. Все, что он знал о своей матери, он знал от Старика. А ему Тома слепо верил.

Сейчас отношение отца к матери Томы казалось парню чудовищным, страшным, но ничего уже нельзя исправить. Ее уже не было. О ее смерти он узнал, когда служил в армии. Сообщил ему об этом не кто иной, как его сводный брат, которого он и не знал.

«Мамы уже нет», — писал тот. И из всего письма Тома помнил сейчас лишь три эти слова.

Он думал, что то, что он знал о матери, не могло быть правдой, что виновата не она, а его отец. Это его деспотизм стал причиной ее ухода. «Нет, женщина с такой грустью в глазах не могла быть плохой», — думал Тома. Гнев и муки рвали его сердце. Он смотрел на согбенную спину Старика, но сочувствия и сожаления к нему уже не было. Он их оставил где-то по дороге, не нужные никому.

«Бить меня вздумал, потому что кормил меня! Смотрите-ка! Захочется ему, и завтра врежет мне за буйволов. Скажет, я подбил его купить их… Люди что делают? Заводы строят, города. А он собрался скотиной мир удивить. Ну разве не выжил из ума старик!»

Тома впервые так думал о своем отце. Мрачная осенняя погода как бы аккомпанировала его мыслям. Дорога извивалась среди голой полысевшей рощи. На высоких деревьях маячили колючие сорочиные гнезда. Меж стволами просвечивались огни ближнего села, и гнезда походили на фонари грубой работы.

У околицы их нагнали двое мужчин, по всему видно, крестьяне. Поравнявшись, они поздоровались со Стариком. Широкие бурки как бы уравнивали их возраст, но лица, освещаемые короткими вспышками сигарет, говорили о разнице их лет. Старику было не до разговоров. Шлепая по грязи, он молчал. Отозвался лишь тогда, когда речь зашла о погоде. Запалив самокрутку, спросил, как называется село. Тот, что был постарше, не удовлетворился коротким ответом, а стал подробно объяснять, почему село так называется и с каких пор. Его особенно никто не слушал, но и не перебивал. Когда тот кончил, Старик попыхал самокруткой и как бы между прочим ввернул, что тут жил его приятель. Сколько лет он собирался к нему в гости, но все не приходился удобный случай.

— У него самый видный дом, — закончил он.

— А как его зовут? — полюбопытствовал молодой.

— Коста Костандов…

При упоминании этого имени крестьяне замолчали. Тот, что постарше, процедил сквозь зубы:

— Был самый видный! — И, указав пальцем на огонек, чуть брезживший на холме, прибавил: — Вон там… Видите?

От словоохотливости попутчиков и следа не осталось. Молодой кулаком ткнул в бок ближнему от него буйволу, шумно сплюнул и, не попрощавшись, торопливо зашагал вперед. Старший последовал за ним. Но прежде чем скрыться во мраке, обронил:

— Не тог человек этот твой знакомый!..

Тома усмехнулся. И если бы отец видел эту усмешку, он непременно бы рассердился. Но Старик шагал, будто ничего не слышал, и грязь булькала под его ногами. Буйволы сливались с темнотой, и только кляцание копыт выдавало их присутствие.