Слав Караславов - Одиночество

— Слюнтяй, ну обзови, обзови еще меня кулацким прихвостнем! Попробуй, слюнтяй!..

Тома, подняв лопату, не отрывал взгляда от его плоской шеи. «Шарахну — и конец… Сделает еще один шаг, и я ударю…» Но Политический разгадал его намерения и вдруг обмяк. Огромная лопата его загребла кучу тяжелого мокрого песка, остановилась, как бы раздумывая, куда двинуться, затем привычным движением кинула груз на решето. И снова он закачался, подчиняясь ритму работы. Настороженный Тома греб нагнувшись. Все было против него, весь мир. Руки чесались сломать лопату, в щепки разнести тяжелые носилки. Провалиться бы, что ли, сквозь землю? Обида, нанесенная обходчиком, душила его. «Грузчик! Какой я грузчик!» Но вот на глаза попадалась широкая спина Политического, и неожиданная мысль сражала его: а ведь прав он, этот путаный человек… Все сверстники Томы определились в жизни, нашли профессию, и только он отдает свои лучшие годы лопате, рядом с этим кулацким прихвостнем, живет умом Старика. Всегда это, что ли, будет? Разве он не видит, как у него на глазах вырастает сказочный город, трубы прут, как грибы после дождя, а он жарится тут попусту. Видите ли, отцу буйволы нужны… Ну раз ему нужны, то вот к его услугам решето, лопата, река в придачу, пусть зарабатывает… При этой дерзкой мысли Тома распрямился, и был миг, когда он решительно сбросил бы с себя опекунство Старика. Но когда взглянул на загоревшую до черноты спину, старческие узловатые руки, то стыд опалил его. Жалость к этому сгорбленному трудом человеку сжала сердце, стеснила дыхание, и звон лопаты о гальку снова показался ему малиновым звоном.

Грузчик!.. Значит, и Динка грузчик?.. Пусть не думает паршивый обходчик, что если он ездит на государственном велосипеде, то полезнее нас.

И работа и усталость скоро погасили мысли. Остался лишь скрежет лопаты, раскаленные солнцем камни, пестрые тени сита и песок, этот желтый мелкий песок — от нестерпимого блеска его так устают глаза.

Похолодали вечера. По утрам Тома просыпался от стариковского кашля и прохладного ветерка. От его дуновения вот уже несколько дней как перестала шуршать камышовая крыша, влажная от дождя и росы. Даже восходы сделались какими-то ненастоящими. Утреннее солнце иной раз смахивало на красневший глаз заспанного человека.

Наступала осень. Редкими гостьями стали грозы. Посерело небо. Далекие горные вершины Медвежьи Уши спрятались за белесой дымкой. А вода в реке неудержимо поднималась, угрожая в скором времени выжить с берега добытчиков песка. Река наступала медленно, но уверенно. Как расчетливый землемер, она ежедневно раскраивала пойму на маленькие островки, а потом стирала их.

Этот день был последним. К обеду река стала полновластной хозяйкой своих владений.

Тома оттащил мокрые носилки на берег и вздохнул:

— Конец!..

Река, покачивая своей охристой спиной, волокла на себе валежник, и текла, текла. Она знала, куда торопится, готовилась к этому путешествию все лето, и теперь никто не мог ее остановить.

Рабочие, бессильные против стихии, разбрелись по берегу, каждый занятый своими мыслями. Еще одно лето прошло-прокатилось, еще одну частицу жизни оставили они на берегу, и река спешила смыть, стереть ее навсегда.

А они прощались… Каждый с чем-то прощался. Старик заглядывал в свой шалаш, оглядывал закопченные ивовые прутья, и ему было жаль оставлять их. Динка не мог оторвать взгляда от глубокого омута и, наверно, заново переживал смерть Длинного. Тома исподтишка поглядывал в сторону дома обходчика. И только Политический торопился убраться, смешаться с однообразным потоком людей. Он забросил за плечи сумку и не сводил глаз с серой полоски шоссе. Его настораживал еще совсем далекий шум мотора, и он из-под ладони подолгу вглядывался в осеннюю даль.

Он долго проработал бок о бок с этими людьми, они много узнали о нем, и это не могло его не тревожить. Ему казалось, что в эти последние мгновения кто-нибудь их предостережет: «Он никогда не простит вам самую малую шутку, самую пустяковую обиду».

«Смотаться бы поскорее отсюда», — думал он. И когда увидел, как темная точка грузовика с шоссе перекатилась на полевую дорогу, его треволнения кончились.

— Идет!

— Кто? — вздрогнул Динка. Но, поняв радость Политического, проговорил: — Да, завершили… — Подошел расслабленно, дернул Тому: — Разлука, значит?

— Разлука… — грустно подтвердил Тома

Динка улыбнулся:

— Говоришь это словно нам, а прощаешься с дочкой обходчика. — И, многозначительно подмигнув, сказал: — Белая печаль, юноша, белая печаль!.. Ну-ка, выкладывай, что ты собираешься делать дальше? Всю жизнь песок перегребать? Не пойдет! А ты что думаешь?

— Ничего не знаю, — пожал плечами Тома. — Разве не видишь, что Старик без меня не может?

— Старик! — нахмурился Динка. — Старик прожил свое. А у тебя все впереди. Я вот поступаю на завод. Ты, если надумаешь, дай знать. Можешь на инженера выучиться. Кадры во как нужны…

— Понятно, да кто же меня пустит… Меня!

— Почему? — взглянул на него Динка.

— Как почему? Ты же знаешь историю с кооперативом…

— А какое отношение имеешь ты к этому?

— Никакого, но…

Динка смял только что закуренную сигарету и тряхнул головой:

— Ты только реши, а в остальном положись на меня… Я займусь…

Он бросил короткий взгляд в сторону грузовика и неожиданно засмеялся. Старик тащил за собой шалаш и переругивался с шофером:

— Ничего тебе не стоит… Всего один поворот… Вон оно, село…

— Да зачем тебе это барахло? — удивлялся шофер.

— В хозяйстве пригодится…

— Хорошо… но угощение за тобой…

— Согласен!..

Старик забросил стены и крышу шалаша на сита, сел на них и тяжело вздохнул:

— Кто бы подумал, что река будет меня кормить…

— Что плачешься? Или мало денег заработал? — незлобиво спросил шофер.

— Заработал, — проговорил Старик и, подумав, словно снова подсчитывая левы, отрезал: — Что правда, то правда, деньгу хорошую заработал. Эх, был бы я молодой, какой дом поднял бы среди села…

— Вон чего ему захотелось! — усмехнулся Динка. — А я думал, ты собираешься жениться второй раз.

Эта неуместная шутка испортила настроение Старика. Веселый настрой разговора смешался. Казалось, небо сразу осело, горизонт сузился, словно угасающая улыбка.

— Давай трогай, трогай!.. Хватит скалиться!.. — прорычал он.

Шофер недоумевающе взглянул на сердитое лицо Старика, обежал грузовик и влез в кабину…

Ехали молча. Разговор не клеился.

Когда они подъехали к воротам дома Старика, Динка подал Томе шершавую руку:

— До свидания… и подумай!..

Тома улыбнулся неопределенно:

— Посмотрим.

В первые дни Тома совсем забыл о Динке и их последнем разговоре. После полудня он обычно отправлялся в клуб. Там с каким-то ожесточением рылся в газетах и журналах, но это занятие скоро надоело ему. Его сверстников не было в селе. Все они разлетелись по университетам, стройкам, заводам, шахтам. В клубе собирались школьники и старики. Комсомольцы проводили свои собрания, устраивали молодежные вечера. Тома однажды зашел на такой вечер, но больше его туда не тянуло. Не потому, что не хотел потанцевать, вовсе нет. Но каково ему было находиться среди ребят и девушек, которые моложе его. У них свои компании, свои интересы и желания. И вели они себя друг с другом совсем по-детски, и он чувствовал себя между ними еще более одиноким, а то и смешным… Среди темно-синих шинелей и круглых фуражек учеников, среди беретов и сатиновых платьиц учениц Тома видел себя аистом на мелководье, где вода была темна от мальков. И чем бесшабашнее веселилась молодежь, тем острее чувствовал Тома свою взрослость как человек степенный, испытавший и повидавший многое.