Слав Караславов - Одиночество

Тома решил, что она не заметила его, и готов был окликнуть, как вдруг раздался голос ее матери:

— Марга, куда ты опять?..

— Да здесь я, здесь!

— Только и норовишь улизнуть…

Марга не ответила. Подошла к забору и приложила палец к губам. Тома понял и кивнул на жилище паука и на сломанную соломинку. Девушка засмеялась. Смех ее был похож на шепот осиновых листьев — тихий и нежный. Она села так, чтобы видеть двор, и сквозь изгородь протянула ему прозрачную гроздь.

— Возьми…

— Спасибо.

Тома подошел, присел у забора и взял гроздь. Ягоды мокро блестели, и каждая отражала его глаза, его улыбку. Сколько было ягод, столько и лиц было у него сейчас. И ему казалось, что не ягоды он рвет, а свою счастливую улыбку.

— Какой виноград! — тихо проговорил Тома.

— Есть и получше, — шепотом ответила девушка. — Но папа не позволяет его рвать.

— Такой страшный у тебя отец? — пошутил он.

— Очень! — ответила Марга.

Они рассмеялись. Книга скатилась с коленей девушки, и она нагнулась, чтобы поднять ее. Тома увидел, как тяжелые косы скользнули по ее груди, упали на туго натянутую юбку. Взгляд его наткнулся на ее ноги, обутые в простые сандалии, стройные и загорелые на летнем солнце. Марга перехватила этот его по-мужски любопытный взгляд и смутилась. Смутился и Тома. Неловко замолчали. И лишь виноградные листья шептали о чем-то, наверно, смеялись над ними. Тома опустил шарик в колодец и начал дразнить паука. Вдруг стебелек потяжелел и вынес паука наружу. Он схватил ртом асфальт и прилип. На его спине был нарисован красивый крест.

— Какой? — спросила Марга.

— Крестовик…

Паук пытался освободиться. Упирался лапками в шарик, но чем больше он старался, тем сильнее прилеплялся к мягкому асфальту. Марга придвинулась поближе к забору. Хотела рассмотреть его и, кто знает зачем, запомнить. Протянула сквозь хмель свою смуглую руку и взяла стебелек с пауком. Насекомое примирилось со своей судьбой, успокоилось, и только крест тревожно лежал на его спине, словно деля его на четыре части. Но вдруг паук вытянулся, напрягаясь, отлепился и упал на землю. Девушка почему-то испугалась, обернулась и тут увидела отца. Он шел по тропинке. Прямо к ним. Девушка села и раскрыла книгу. Обходчик остановился возле ветел, отрезал несколько веток и строго сказал:

— Домой!

Марта встала, нехотя отряхивая платье.

— В воскресенье… Опять здесь? — тихо проговорил Тома.

Проходило воскресенье, а с ним и удивительное чувство, которое взошло в сердце Томы. В нем жило ясное, как светлый день, ощущение радости, вызванное мимолетной улыбкой девушки.

Последний луч закатного солнца красным огнем зажег окна дома обходчика, а Марта так и не появилась.

Предвечерние звуки слабели, переходя в шепот. Тома долго стоял у фонтанчика, прислушиваясь, не раздадутся ли голоса за темными окнами, но дом молчал, и ни одна занавеска не дрогнула от прикосновения чьей-то руки. Во дворе было пусто, неуютно. Кусты перца в огороде лихо закрутили листья от дневного зноя, а стручки пылали, точно раскаленная жаровня. Наступали сумерки, а Тома все еще ждал. Он считал, что Марга ушла в город и вот-вот вернется. Эта надежда и держала его. Только бы вернулась… Он помахал бы ей рукой, кивнул, приветствуя ее, и ушел.

Но надежды, кажется, не оставалось, и он поднялся с каменного края фонтанчика и, глядя в окно, свистнул раз-другой и направился к воротам с повисшей на одной петле двери. Он не пошел к реке, повернул в сторону города. А вдруг встретит ее? Парень нуждался в ее дружбе. Разве бы стал он с таким упорством осаждать дом обходчика, если бы в шалаше его не ждало все одно и то же: Старик с его вечными столбцами денежных расчетов…

Одиночество подавляло Тому. Перед ним вдалеке один за другим вспыхивали огни города. Туда пришла вечерняя прохлада и позвала всех влюбленных на главную улицу, а он снова один в этом сумеречном поле, среди едва слышного шума ветвей и трав.

Последующие дни не принесли ничего нового. Вечером, как только исчезал последний грузовик, Тома уходил берегом реки, чтобы Старик не заметил его, потом сворачивал в поле и на краю его опускался на палую листву. Он глядел на светлое окно знакомого домика, и трудные думы одолевали его. Засохшие травы вокруг напоминали о том, что уходит лето и на пороге уже другое время года. Травы были похожи на людей. Разные высотой, с разным запахом и разным предназначением, они по-разному умирали и по-разному прощались с жизнью. Возможно, Тома непохож на них. Вот он остался один в поле, в стороне от своих товарищей, от молодежного коллектива и загрустил. А в армии он был одним из любимцев командира. И товарищи уважали его. Все в нем души не чаяли. Веселый характером, он умел быстро сдружиться. Не оттого ли так тяжко ему одиночество?

День ото дня вечерние прогулки в поле стали неосознанной привычкой. Тома садился под кустом красной скумпии и думал о дорогах в широком поле жизни. В том поле, где земля сливается с небом, стояла девушка и ждала его. Она сильно походила на Маргу, но все же это была другая девушка, красивее и стройнее Марги. Только глаза ее были такие же — темные, с длинными ресницами и робким взглядом… Встретит ли он ее когда-нибудь? Парень не знал этого. Он перестал наблюдать за жизнью дома обходчика. Порой там на дворе появлялся хозяин, приходили рабочие-ремонтники. Но ни разу не показалась темноволосая девушка и ее мать. Наверно, они жили в городе.

В последнее время Тома не думал о том, что с кем-нибудь он может тут столкнуться, потому появление обходчика застало его врасплох. Он заметил его лишь тогда, когда огонек сигареты блеснул совсем рядом. Обходчик поздоровался и, не садясь, долго смотрел на звездное небо, затем глухо проговорил.

— Пришел поговорить по-мужски… Давно ты околачиваешься тут. Но тому, что ты задумал, не бывать… Знай, у меня нет лишней дочери, чтобы дарить ее грузчику.

Последнее слово он проговорил сквозь зубы, будто выплюнул. То, что сказал обходчик, было так неожиданно и обидно, что в первое мгновение Тома не мог осмыслить, а когда до него дошло, обходчика уже и след простыл. Еще раз спина его мелькнула в освещенной двери домика и пропала.

Тома встал и, не разбирая дороги, поплелся к своему шалашу. Лицо его горело, будто от пощечины. В голове роились суматошные планы отмщения, а обида постепенно переплавлялась то в ненависть, то в гнев, то в презрение к самому себе. Это над ним насмехаются какой-то обходчик и его дочь? Что они из себя воображают? А мне что так уж приспичило? Мало ли на свете девушек?.. Но вечером, когда он смежил веки, гнев его притаился, в памяти всплыли испуганные глаза Марги… И он долго пытался прогнать их.

Тома старался забыть о той прискорбной встрече с обходчиком. Пробовал казаться веселым, шутить, но шутки не получались. Вместо того чтобы рассмешить людей, они обостряли отношение к нему. Одна такая неуклюжая шутка чуть было не стала причиной драки с Политическим. Увидев поднятые для баталии лопаты, Динка бросился разнимать драчунов. Какой-то плоский и в то же время широкогрудый, Политический был похож на карпа, выброшенного на песок. Задыхаясь от бессильной ярости, он норовил подскочить поближе к Томе, но Динка не давал ему…