Ирина Цыпина - Лабиринт (сборник)

Кто может оспорить, что наши обычные вещи иногда обладают сакральным кодом влияния на судьбу? И как вычислить этот код? Как не ошибиться и заметить вовремя подсказку? И почему вещи иногда способны наказывать нас?

Оставим всё как есть: без ответа, без поздних объяснений и без предчувствия беды. Всё, как было тогда.

Любая семейная история – это драма. Без начала, сюжета и конца. И всё же у каждого человека повесть своя, где, как в детской игре в пазл, складываются события и сюжеты по своему особому замыслу и своим неведомым законам бытия.

Семейная история моей одноклассницы Маринки Сергеевой была почти по-книжному романтичной. Когда-то много лет назад Маринка жила в красивом особняке, который считался памятником архитектуры начала прошлого века. Этот благополучный, нарядный дом по странному стечению обстоятельств уцелел в каменных джунглях современного мегаполиса. Он пережил революцию и гражданскую, индустриализацию, немецкие авиационные налёты, оккупацию и послевоенную разруху, брежневский застой и перестройку. Этому дому суждена была большая жизнь, в которой, как в книжном переплёте, писался сценарий семьи Сергеевых.

Помню, как вчера: мраморные колонны, выход в сад из большой светлой залы, как почтительно – старомодно называли обитатели дома салон. В глубине аккуратного дворика – засохший фонтан, высокие венецианские окна. И это всё в самой гуще обычной советской жизни. Не удивляйтесь. Маринкин дедушка был известным архитектором, автором самых красивых, уникальных зданий нашего города. И наверное, поэтому городские власти оставили особняк семье, что было так нетипично для суровой советской эпохи.

Мы познакомились и подружились с Маринкой в пятом классе. Уже тогда от былой роскоши особняка почти ничего не осталось. Её знаменитый дедушка к тому времени давно умер. Она была единственным ребёнком очень пожилых, не очень обеспеченных и не очень практичных родителей. Дочкой они почти не занимались и были всегда на работе. В пустынных комнатах было холодно и необжито: ненужная старая мебель, старые книги, журналы, газеты. Бутафорский дореволюционный камин зиял в центре салона, напоминая о лучших временах. А рядом на стене, в золочёной раме, под толстым зеленоватым стеклом висел старинный семейный портрет бабушки и дедушки Маринки. На портрете они совсем молодые. Перед венчанием. Год 1920-й. Портрет был так похож на кадр немого чёрно-белого кино, где герои строги и изысканно-красивы, где все безумно счастливы, где не существует ни горя, ни потерь, ни измен.

Он и она. Загадка времени и тайна. Снимок был сделан в фотосалоне, на фоне рисованного морского пейзажа, по моде тех лет. Он – в белом костюме. Тонкое, умное лицо. Властный взгляд очень светлых, почти прозрачных глаз. Она – яркая брюнетка с короткой стрижкой гарсон, в чёрной шляпке, надвинутой на изогнутые брови. Лукавая улыбка. Блузка из тончайшей полупрозрачной ткани. Всё безупречно в стиле винтаж, как сказали бы сегодня молодые.

От этого портрета всегда струилась тёплая волна невидимого света. И не удивляйтесь, мистика портретов существует! Мне всегда казалось, что там, за стеклом, в зеленоватом пространстве, живут и сейчас эти незнакомые, загадочные люди.

Сергеевы поженились в голодном 1920-м. Свирепствовал тиф. Разруха. Хаос. Казалось, что рушится всё, страна летит под откос. Но у молодой четы жизнь только начиналась. Они так любили друг друга, так были счастливы! Мир тогда сиял для них всеми красками. И не было для них ни комендантского часа, ни длинных серых очередей за хлебом, ни пьяных инвалидов, ни ватаг оборванных беспризорников, ни грязных тёмных подворотен, ни страшных кровавых драк в голодных переулках.

Константин Сергеев, талантливый молодой архитектор, был из семьи потомственных архитекторов, известных в городе ещё до революции. В те годы «красные спецы» были позарез нужны Советам. Страна задыхалась в руинах и нищете. Нужно было строить! И Сергеевым оставили (в виде исключения) их любимый фамильный особняк. Это была неслыханная удача! Константин Сергеев, гений архитектуры, не был «уплотнён» и мог продолжать творить в великолепных условиях, создавая новый «красный» архитектурный стиль. Но роскошную мебель – резные гарнитуры из красного дерева и карельской берёзы, картины известных художников, прекрасные фамильные драгоценности отобрали. Всё было разграблено, уничтожено и раздавлено адской машиной экспроприации.

Изъяли всё. Удалось сохранить только два обручальных кольца с ослепительной бриллиантовой россыпью и старинное колье из чёрного жемчуга с массивной золотой застёжкой в виде банта, украшенного красным рубином. Эти вещи и стали свидетелями дальнейших событий незамысловатой семейной хроники. А хранились они в жестяной банке от английского чая 1905 года. Сергеевы в шутку называли эту самодельную шкатулку «Лавкой древностей», как у любимого ими Чарльза Диккенса.

В разграбленном новой властью доме Сергеевым суждено было познать все оттенки и смыслы человеческой жизни. Здесь они мечтали, радовались рождению дочери, принимали друзей, строили свою жизнь, выживали в реалиях страшных исторических перемен и испытаний. Всё как у всех. А ещё у них была– музыка. Влекущая и непонятная страсть к божественным звукам, вырывающимся из-под россыпи магических чёрно-белых клавиш. Звуки музыки их сопровождали всю жизнь.

В этой семье был один секрет. Одна странность. Её я почти разгадала. Чтобы никогда-никогда… Не перенять и не повторить! Итак, связь вещей и поступков. Мистика или совпадение? И нужно ли любить до самозабвения, хранить и лелеять неодушевлённые предметы, которые нас окружают, с которыми соприкасаемся, как с неживой природой, и которые приходят к нам по воле случая? Как знаки, как символы из ниоткуда.

В те далёкие времена бабушку Маринки все называли Сонечкой и было ей всего 20. Она была необыкновенно хороша собой – женственная, улыбчивая и очень милая. А еще – она прекрасно пела, подражая любимой певице Анастасии Вяльцевой. Как и у её кумира, у Сонечки был завораживающий, таинственный тембр голоса со странным наркотическим оттенком.

– Дышала ночь восторгом сладострастья неясных дум и трепета полна, – пела Сонечка легко и страстно.

Комната взрывалась аплодисментами гостей, и в эти минуты она уже не была скромной советской чертёжницей. Она видела себя настоящей певицей, актрисой, недоступной и неземной. Тоненькая, в коротком «джазовом» платье из блестящего муара, она отстранённо улыбалась, зная, что будет петь любимые романсы ещё и ещё на бис.