Болеслав Маркевич - Лесник

«Тут ближе всего на Дерюгино», сказал себе Коверзнев, – там козы водились тогда. И он повернул направо.

В разреженном воздухе утра до него явственно донесся голос:

– Это должно понимать, потому как вы внове…

Коверзнев повернул голову.

В нескольких шагах от дороги, спиною к нему, в серой широкобортной шляпе и синих очках на носу, стоял Софрон Артемьич Барабаш, похлопывая себя по руке парою перчаток, которую он считал долгом неукоснительно держать при себе «для форсу», но едва-ли когда в жизни вздевал на пальцы…

– Потому как вы внове, повторил он еще отчетливее, как бы смакуя этот чисто русский оборот речи. (Говорить чисто московским говором, вклеивая при этом самым невозможным образом первые попадавшиеся ему на язык иностранные словечки, вычитываемые им в газетах, составляло величайшую претензию Софрона Артемьича.) – Тут-с, можно сказать, мужик коварный; сорвать с хозяина лишнее – это то-есть у него разлюбезнейшее дело. И завсегда его понимать надо. Потому сами знаете, для чего же ему лишнее, а нам убыток? Это ведь уж до тонкости дойдено: двадцать пять корней на сруб – за глаза ему!

Тот, которому читалась эта нотация, стоял перед управляющим, под деревом, с непокрытой головой, жмурясь от солнца, ярко освещавшего его плотную фигуру, щетинистые усы на выбритом, круглом лице, и темные глаза под такими же круглыми, резко очерченными бровями. Ему было, по-видимому, лет под сорок. Легкая проседь серебрилась в густых волосах, подчесанных по-военному, к височкам. Он был в смазных сапогах, грубой, посконной, но чистой рубахе и крестьянском неказистом кафтане, подпоясанном ремнем. Но на крестьянина он не похож; Коверзнев, еще на-ходу, заметил его мужественную выправку и внимательное, несколько печальное, выражение его глаз, словно прикованных к синим очкам управляющего. В опущенной руке держал он фуражку с военным околышем, – и не солдатскую, а с козырьком.

– Он на это говорит, послышался его голос в ответ наставлению Софрона Артемьича, – он говорит, что ему на столь и мост не хватит…

Господин Барабаш поднял очки на лоб, бы для того, чтобы удобнее выразить всем лицом своим презрительную улыбку:

– На «столь» и «мост»! повторил он: – это они здесь, по невежеству своему, заместо, как по граматике следовает сказать, потолок, значит, и накат. Так на это опять вы должны…

Но в эту минуту он, как бы нечаянно обернувшись, очутился – как бы нечаянно опять – на параллели медленно подвигавшегося по дороге барина (зоркий управляющий еще издали, давно заприметил его). Он опустил опять очки на нос и замолк, неторопливо сняв и тотчас же надев на голову шляпу.

– Накройтесь! покровительственно сказал он при этом своему собеседнику, чуть-чуть кивнув на Коверзнева: – они этого не любят! (сам он это очень любил).

Тот надел фуражку и, дав на каблуках полуоборота влево, очутился тоже на параллели Коверзнева, с опущенными, по-фрунтовому, вниз руками и недвижно обращенным на него взглядом.

Валентин Алексеич приподнял шляпу – и покосился слегка на незнакомое лице…

– В Дерюгино изволите? промолвил искательно Софрон Артемьевич, не трогаясь впрочем с места.

– Да… Коверзнев приостановился на миг. – Не знаете, не перевелись там еще козы?

Барабаш вышел к нему на дорогу:

– Верно сказать вам не могу-с, потому, как сам к охоте пристрастия не имеючи… А впрочем это сейчас узнать можно-с… Капитан! крикнул он не оборачиваясь.

Зовомый этой кличкою человек, двумя быстрыми, гимнастическими шагами, проскочил расстояние, отделявшее его от разговаривавших.

Софрон Артемьич повторил ему вопрос барина.

– Не видать-с. По Дерюгину теперь рубка пошла; зверь это робкий, пуглив… В Сотниково, должно полагать, коли и не совсем в казенную пущу, перебрались. За Крусановской межей я, действительно, большего козла…

Он вдруг оборвал, как бы испугавшись своих лишних противу того, что его спрашивали, слов.

– Убили? досказал Коверзнев.

«Как-же бы я осмелился»! прочел он в недоумелом взгляде, полученном им в ответ. – Нет-с, я… ходил – яму отыскивал…

– Еще внове здесь, а очень понятливы на счет границ, поощрительно сказал на это управляющий.

Валентин Алексеич еще раз приподнял шляпу и двинулся с места, приглашая взглядом Барабаша идти за ним.

– Кто это? спросил он, отойдя шагов сорок.

– А это у меня – с Покрова взял, – лесник по Дерюгину и Крусанову.

– Вы его, мне послышалось, «капитаном» называли?

Софрон Артемьич усмехнулся:

– Точно так-с! Он и есть капитан настоящий.

– Что же это значит: «настоящий»? спросил Коверзнев, не совсем поняв.

– В полку, то есть это значит, ротой командовал, в инфантерии-с, Валентин Алексеич, снисходительно объяснил господин Барабаш. «Ничего-то он это настоящего про русское не знает»! говорил он себе презрительно в это время про барина.

– И он к вам простым лесником поступил?… На какое жалованье?

– Пять в месяц-с. Служил он тут в Чепурове, прикащиком у графа Клейнгельма. Отошел. Так я его по началу на испытание взял-с…

– А на прежнем месте сколько он получал?

– Говорят, двадцать пять. И так, верно должно быть, потому не лжет никогда человек.

– Странно! сказал Коверзнев.

Софрон Артемьич кашлянул – для чего предварительно прикрыл себе. рот рукою, – передернул очки свои и уже с некоторою таинственностью:

– Грешок за ним некоторый есть, прошептал он.

– Какой грешок?

– На счет того-с, меланхолически вздохнул Софрон Артемьич и легонько щелкнул пальцем по отложному воротничку своей по моде сшитой сорочки.

– А!..

Настало некоторое молчание. Коверзнев шел теперь бодрым, широким шагом человека, выходившего пешком чут не весь дальний Воеток Америки. Изнеженный правитель Темного Кута едва поспевал за ним.

– Человек с правилом, Валентин Алексеич, заговорил он опять, как бы извиняясь, – и в Чепурове репутацию себе настоящую заслужил, потому, окромя этой слабости, ни в какой марали не замечен; чист человек, честнеющий. А в полку даже очень о нем жалеют-с, потому их полк стоял тут в Стародубе и многие даже у меня офицеры очень знакомые, – первый он, поверители, нет-ли, у них по полку считался; на счет тоись фрунта и поведения твердый, даже отвращение к вину имел… И, может, даже теперь сам бы полком командовал, – только случилась тут у него одна манифестация…

– Что такое?

Софрон Артемьич самодовольно улыбался.

– Большая неприятность у него вышла, объяснил он.

– Да-а!.. Так в чем же состояла эта неприятность?

– Жена у него была, молодая, из полек-с – и за этим словом господин Барабаш целомудренно опустил очи, – и, по истине сказать, – самая нестоющая женщина!.. Только он к ней слишком уже большую страсть питал, даже, можно сказать, очень глупо с его стороны. Потому она наконец и вовсе покинула его, скрылась… Искал он ее, ездил, из полка вышел из-за этого самого, – нет, так и пропала, потому, говорят, пан один из Витебской губернии за границу ее с собой увез… Тут он с горя и…