Сергей Санеев - Жизнь, как есть

– А селедку на бутылку ловил?, – разгорелся Юрий.

– Нет, я на Волге почти не рыбалил, в основном – на прудах. Как это – на бутылку?

– Просто. За горлышко привязываешь пустую бутылку и бросаешь ее за борт лодки. А потом начинаешь подтаскивать. Она прыгает на воде, а селедка вокруг нее собирается. Подтягиваешь поближе, и рыбу сачком черпаешь в лодку. Во как!

– Да, иногда диву даешься: как такое народ придумает?!

– Сейчас уже подобная рыбалка невозможна, рыбы нет.

В одном из разговоров вспомнили про летние ливни, когда вода по асфальту реками бурлящими текла. Да, она с таким же шумом уходила в ливневку. Дождь кончался, и луж нет на проезжей части.

А я вспомнил, как по проспекту Ленина ходили поливалки, мыли асфальт.

– Каждый день с наступлением устойчивого тепла по проезжей части полуклином шли машины и чистили щетками асфальт, а потом мыли. Город был очень чистым, – поделился я.

– Детвора ходила в спортивные секции, кружки, художественную самодеятельность, – подхватил Юрий с новой силой.

– Мы гоняли дворами футбольный мяч на пустошах, постоянно участвовали в каких–то спортивных состязаниях. Росли здоровыми и крепкими.

– А помнишь, Сережа, – задумался Юрий, – что служба в армии была почетной обязанностью гражданина? Отслужил – мужчина. К ним девчонки липли, а кто пролетел мимо службы, не были в почете у слабого пола. Значит, хилый какой–нибудь, больной. Да и незрелый.

– Помню, помню.

Моего соседа по палате выписали в пятницу, мы пообщались две недели. И, может быть, у меня бы и не появилось желание об этом написать… Подумаешь, разговоры «а помнишь» с вынужденным собеседником. Но он, прощаясь, улыбнулся, подержал мою руку в своей и раздумчиво сказал:

– Нам с тобой хоть вспомнить есть чего. А что к старости вспомнят сегодняшние мальчишки и девчонки?

Да, вопрос! А, ведь, хочется, чтобы им тоже было что вспомнить. И я подумал, что их воспоминания во многом будут зависеть от нас, устраивающих жизнь сегодня.

Страх

Я шел по мартовскому льду залива. Шел аккуратно, внимательно обходя еле заметные полыньи. А еле заметные в марте они потому, что сам лед пористый, неоднородный, и образующаяся полынья покрывается этой крошкой. Поймай ее взглядом, здесь спешка опасна.

День ясный, видимость хорошая. Вдалеке от меня бегают, играют, толкаются и катаются по льду два парня. «Они ведут себя крайне опрометчиво» – подумал я.

Градусов на 120 в другую сторону идет кучка народа, может рыбаки–колхозники, может еще кто… Далековато, не различаю.

Это все, что ловил мой взгляд на данный момент. Эти двое, безрассудно резвящиеся на тонком пористом льду, все же притягивали к себе внимание. Вот они опять побежали, стали бороться, упали на лед и стали кататься по нему в обнимку.

В какой–то момент я обратил внимание, что они сливаются с общим ледяным полем. Я понял: они уже не на льду и еще не под ним. Провалились!

Мозг начинает работать быстро и четко, он оценивает дистанцию до происходящего. Сравнивает расстояние и до той кучки людей, что идут в другую сторону. Они очень далеко, и не факт, что кто–то из них увидел происходящее.

Я уже бегу, глазами пытаясь удержать то место, где они ушли под лед. В голове четкое понимание, что их шансом могу быть только я. Снимаю шарф, ищу глазами место, где они провалились. Не вижу, одинаковое месиво вокруг. И вдруг, в одном месте оно зашевелилось, это люди борются за свою жизнь, пытаясь вынырнуть. Беда, одежда теперь тяжелая, тянет их на дно…

Я быстро, но осторожно ложусь на лед и ползу к кромке полыньи. Вот он, край льда. Опускаю в воду руку с шарфом. Не достаю, но вода там, внизу, ходуном ходит: они еще живы. Еще немножко. Ложусь на бок, тянусь рукой глубже и ощущаю, что сам уже на половину тела в воде. ПРОВАЛИЛСЯ! СТРАХ! Это даже не мысль, а некий штамп, как выстрел: все, конец!

Когда я бежал сюда, было много мыслей о способах и технике спасения ребят, но не было одной, что я сам могу там оказаться.

Спасение невозможно, УЖАС! Я не готов принять случайную смерть!

Просыпаюсь в холодном поту, вся подушка мокрая. Сел на кровати, закурил и подумал: я же смелый парень, как же страх смог меня посетить?! Прошел огонь и воду, и медные трубы, а тут испугался, как новобранец в первом бою.

Приснится же такое! А как же на войне? Страх не оставляет выбора?

Наверняка бойцам в первые дни, недели ВОВ было страшно. Наверняка страх ходил рядом, пока не отгремели последние взрывы той страшной войны. И при этом люди занимались повседневным ратным трудом, писали письма своим любимым, ели кашу в окопах под взрывы немецких боеприпасов. Ходили в атаку под пулями, закрывали своими телами огневые точки противника, шли на таран в воздушных боях…

Как они справлялись со страхом? Как преодолевали его и побеждали?

Курю, думаю… Есть ответ.

Все, что мы делаем, является результатом нашего ВЫБОРА. Война является крайне опасным мероприятием для каждого ее участника. Тешить себя надеждой, что не погибнешь в бою? Надежда, наверняка, была, но главным было другое: люди защищали свою землю, родных, будущее своих детей. Им было ради чего идти в бой, они сознательно выбирали идти через все смертельные опасности, их цели и мечты были за зоной страха. Это и давало возможность дружить со страхом и не поддаваться ему.

Просто сон, а сколько размышлений взбаламутил…

Сосед.

В старом обшарпанном доме послевоенной постройки жили старые люди, они там со времен его заселения. Дети выросли и улетели из родительских гнезд, да это и понятно: квартиры микроскопические, в них вдвоем–то тесновато. Ремонтов не было, наверное, тоже со времен постройки.

Я оказался среди этих людей случайно, надо было некоторое время пожить в однокомнатной квартире моей умершей бабушки.

В соседней квартире жили старые евреи, муж с женой. Старые потому, что они так выглядели, их возраста я на самом деле не знал.

Очень добрые, приветливые… Они знали меня сызмальства и продолжали относиться ко мне, как к ребенку. Лия Семеновна была искусным кулинаром и общительным человеком. Приготовив тот или иной деликатес, она обязательно угощала меня. Визит ко мне доставлял ей удовольствие: я всегда нахваливал ее мастерство в приготовлении пищи. К тому же она получала доступ к моим ушам: рассказывала, расспрашивала.

Яков Михайлович был маленьким неразговорчивым человеком. Он постоянно что–то мастерил или ремонтировал. Заходя в их квартиру, я всегда заставал его в коридоре за каким–либо рукоделием. Он курил, как паровоз, несмотря на огромное количество страшных медицинских диагнозов. Дверь в комнату из коридора он закрывал, чтобы не травить жену, а сам находился в состоянии дымной невесомости. Ужасно кашлял при этом. Его неразговорчивость не мешала нам общаться посредством пяти–десяти слов с каждой стороны.