И. Грекова - Дамский мастер

– Я не бросаю, – сказала я.

– Следующий! – крикнул из дверей жирный мастер в белом халате, с ярко-зеленым галстуком.

Черненькая с зубом подскочила и ринулась вперед.

Женщины загалдели.

– Не ее очередь!

– Не пускать!

– Я на шестимесячную, – отбивалась она.

– Все на шестимесячную!

– Я тоже на шестимесячную! – пискнула я.

– Сказано: все виды операций…

– В порядке общей очереди! А это разве порядок?

Общая очередь орала и волновалась.

– Не хулиганьте, гражданочка, – сказал жирный. – Всех обслужим, как один человек, будьте уверены.

Черненькая прошмыгнула в зал. Шум продолжался.

– Он с ней живет, – сказала белая, с лебединой шеей.

– Ну что ж, что живет… Порядок тоже нужно знать. Мало ли кто с кем живет.

– А вот потребуем жалобную книгу…

– Заведующего…

– Позвать заведующего!

Седая старушка за барьером гардероба взялась за вязанье. В кабине кассы розовая кассирша в голубом от белизны халате зевнула, вынула зеркальце и, напряженно растянув рот, стала ваксить толстые ресницы.

Именно эти ресницы меня взорвали. Робости как не бывало. Я подошла к кассе:

– Жалобную книгу.

Она поглядела неприязненно:

– А че вам нужно жалобную книгу?

– Не ваше дело. Любой посетитель в любой момент может потребовать жалобную книгу.

Очередь зарокотала, теперь уже против меня:

– Сразу чуть что…

– Одного человека приняли, а она жалобную книгу…

– Она в жалобную напишет, а людям неприятности…

– Тоже понимать нужно… Работают люди…

Не любят у нас жалобщиков. Но я уже закинулась.

– Гражданка, – сказала я голосом милиционера, – если вы мне сейчас же не дадите жалобную книгу…

Кассирша вышла из кабины:

– Я вам сейчас заведующего позову.

Вышел заведующий – чернокудрый детина с лицом мясника:

– Чего вам, гражданка?

Я объяснила ему, что мастер только что принял женщину без очереди. Ссылалась на свидетелей, но те молчали. Он выслушал меня без выражения лица и потом крикнул в зал, как кличут собаку:

– Роза!

Вышла конопатенькая парикмахерша в марлевом тюрбане.

– Роза, обслужишь гражданку без очереди.

– Слушаю, Руслан Петрович.

– Да разве я об этом? – заволновалась я. – Да разве мне нужно без очереди?

Руслан повернулся и вышел.

– Роза, – обратилась я к ней, – поймите, я совсем не о себе. Я только против беспорядка.

– Сами беспорядок делаете, несознательные, – сказала Роза и тоже ушла.

Я вернулась в очередь. Женщины молчали. Даже пожилая в носочках не подвинулась, а крепко сидела на своем стуле.

Ну и пусть…

Ждать еще долго. Прислонясь к прохладной, маслом крашенной стене, я стояла и думала.

…А хорошо бы все-таки уехать в Новосибирск. Дали бы мне однокомнатную квартиру… Или, еще лучше, номер в гостинице, где прошлый раз жила. Уж больно домик хорош – смешной, разноцветный: ухо зеленое, брюхо розовое. Кругом лес, трава на участке человеку по шею, зеленая, густая, чистая, с султанами. На улицах птицы поют. А по тротуарам – математики, физики, очкастые, бородатые, молодые, веселые…

…А еще хорошо бы, может быть, и в самом деле пойти замуж, выкинуть такое коленце, за старого друга, друга молодости, и уехать к нему в Евпаторию. Он всю жизнь меня любил, любит и сейчас, знаю. Теперь уже старенький – на сколько же лет старше меня? На десять? Как это говорится: старый – это тот, кто старше меня на десять лет. Ну что ж? Взять выйти замуж и уехать. Пусть они наконец-то привыкнут сами о себе думать. А работа? Ну, найду что-нибудь полегче. А то и вовсе поживу без работы. Буду в море купаться, в садике цветы посажу, кур заведу… А что? Стирать буду, белье вешать, голубое от синьки, на солнечном каменистом дворе… Руки мыльные, волосы взмокнут, растреплются, отведу их с лица локтем… А тут он подойдет, по плечу погладит: «Устала, родная моя? Отдохни, голубчик». «Нет, я еще ничего». Чепуха, бред.

– Кто желает обслуживаться? – раздался резкий мальчишеский голос.

Я очнулась.

Рядом с очередью стоял паренек, лет восемнадцати, с хохолком на макушке. Весь какой-то не то чтобы просто тощий, а узкий: узкое бледное лицо, тонкие, до острых локтей голые руки, и на бледном диковатом лице горящие темные глаза. Не то олененок, не то волчонок.

– Кто здесь желает обслуживаться? – повторил он. На очередь он глядел презрительно, словно не он их, а они его должны были обслуживать.

– Я хочу…

– И я хочу…

– И я…

– Я первая сказала!

– Нет, я!

Очередь снова загудела.

– Между прочим, обязан предупредить вас, – сказал паренек, – я еще не мастер, а только стажер и вполне могу вас изуродовать.

Женщины примолкли.

– Нет уж, мы лучше здесь, чин чинарем, – вздохнула пожилая.

Я решилась:

– Давайте уродуйте.

Паренек быстро рассмеялся. Было что-то диковатое не только в глазах его, но и в улыбке. Зубы острые, ярко-белые.

– Это вы хорошо сказали: уродуйте. Я, со своей стороны, постараюсь вас не изуродовать. Пройдемте.

Он провел меня не в зал, а в какую-то заднюю каморку. Два мастера, не в белых уже, а в черных халатах, колдовали над двумя женскими головами, откинутыми назад, в помятые жестяные тазы. Один бритвенной кисточкой накладывал краску, другой разглядывал на свет зеленую жидкость в мензурке. Неужто в зеленый тоже красят?

Пахло здесь как-то по-другому, душно и тускло. У двери два узкобрючных подозрительных шкота с косо срезанными бачками вели пониженными голосами странную беседу: «Тридцать „лонды“ плюс пятьдесят фиксажа». Пахло спекуляцией.

– Не стесняйтесь, – сказал паренек, – я вас за той перегородкой обслужу.

Шаткая голубая перегородка покачивалась, словно дышала. На стене в золотой паршивой рамочке висела грамота: «Передовому предприятию».

Я села в кресло.

– Выньте шпильки, – приказал паренек.

Я вынула.

Он приподнял прядь волос, пощупал, пропустил сквозь пальцы, взял другую.

– Волос посечен, – сказал он. – Результат самозакрутки. Какую операцию желаете?

– Остричь… И шестимесячную, если можно.

– Все можно. Можно и шестимесячную. Только предупреждаю, для теперешнего времени эта завивка несовременна. Со своей стороны, могу вам предложить химию.

– То есть химическую завивку?

– Именно. Самый современный вид прически. Имейте в виду, за рубежом совсем прекратили шестимесячную, целиком перешли на химию.

– Чем же эта химия отличается от шестимесячной?

– Небо и земля. Шестимесячная – это баран. Может быть, кому-нибудь и правится баран, по я лично против барана. Химия дает более интересную линию прически, как будто она раскидана ветром.

Мне вдруг захотелось, чтобы у меня прическа была раскидана ветром.

– Валяйте свою химию, – сказала я. – А долго это?