Александр Секацкий - Миссия пролетариата

Роковая путаница обосновалась даже в Ведах, прокравшись в основополагающий космогонический миф. Согласно Ведам Брахма создает мир посредством усердного пахтания Океаноса, то есть в ходе систематического труда. Шива разрушает мир в танце, но по поводу Вишну зато ничего не сообщается, какого рода практикой он хранит созданное… Библейский космогонический миф, если вчитаться в него внимательно, содержит иную версию. Трудом Иегова лишь приумножает созданное, он множит и дифференцирует сущее, определившееся после великого акта вычитания, отделения воды от тверди.

В земной юдоли функция приумножения наличного сущего как раз закреплена за буржуазией как результат ее самореализации и свободного выбора – и за пролетариатом, но уже как результат принуждения, эксплуатации, а не свободного выбора. Что же касается собственной воли пролетариата или его миссии, то она состоит в замене отчужденного принудительного труда свободным трудом, самосозиданием, предполагающим удержание начальной точки творения. Систематический труд является пожизненной привычкой пролетариата, но не его сущностным атрибутом, как у буржуазии. Странным образом в этом отношении пролетариат оказывается (с точки зрения выполнения миссии) ближе не к буржуазии и тем более не к мелкобуржуазному элементу (мещанству), с которым он тесно связан, пока не является классом для себя, а к воинскому братству.

Воины-аристократы никогда не основывали свое бытие на принципах товарного производства, хотя, став феодалами, неплохо приспособились к этим принципам. Вспомним стражей в идеальном государстве Платона. Проницательный философ лишил их права обладать собственностью, хотя и не смог полностью объяснить почему. Дело в том, что собственность отягощает свободу бытия-заново: за ней приходится ухаживать, как за инвалидом, в общем, она провоцирует в той или иной форме систематический труд.

Такой труд способен сформировать даже тотальность праксиса благодаря трансцендентному расширению, исследованному Максом Вебером под именем протестантской этики. Духовные потребности сопрягаются с производством вещей в синтетическом единстве целесообразной деятельности. Подобная практика санкционирует основные атрибуты «капитализма» как экзистенциального проекта: индивидуализм, доходящий до атомарности и обеспечиваемый профессионализацией, прогрессирующим разделением труда. Индивид примыкает к родовой сущности человека благодаря непосредственной соотнесенности с Богом, без развертывания необходимой множественности интерсубъективных отношений, происходит выделение формального критерия производительности, отождествляемого с идеей успеха, который в свою очередь отождествляется с подтверждением богоизбранности. Таким образом, трудовая этика в своем трансцендентном расширении совпадает с теологией и эсхатологией, наподобие компактной записи генома ДНК (в данном случае социокода) она воспроизводит некую сумму мест, абстрактную «буржуазность», которая будет окрашивать любую практику, но, разумеется, останется непревзойденной в своем бытии в себе и для себя. Элементы буржуазности можно отыскать в любом социальном теле, и до торжества капитализма, и в практике авангардистов и разного рода «переселенцев», но «сильнее всего» буржуазность представлена в господстве буржуазии, которое не приходится ни с кем делить. Поэтому и производительность труда во всяком труде, и прибыльность производства во всяком производстве в принципе пропорциональны содержанию в них «буржуазности». Остается еще, правда, технический множитель, материализованная хитрость разума, не сводимая к своей буржуазной версии, но и этот множитель эффективнее всего применяется в рамках программы сбережения и стяжательства.

Между тем маргарин, уступая маслу в масляности, может быть и полезнее для здоровья – вот и труд, организатором которого является пролетариат, уступая в производительности, в приумножении серии трудовых актов, точно так же способен быть «полезнее для здоровья», для полноценного воспроизводства человеческого в человеке.

Следовательно, буржуазия и капитал, как принцип ее бытия, венчают собой тенденцию к ускорению дистрибуции вещей. И экзистенциальные, и психологические факторы, способствующие поддержанию производительности труда, приписаны к капитализму как его сущностные атрибуты. Это, однако, вовсе не значит, что тем самым достигается вершина человеческого развития, скорее, это означает именно конец предыстории, о котором так любили пророчествовать Маркс и Энгельс. Класс, которому предстоит упразднить классовое деление общества, не может при этом не упразднить и прежних критериев прогресса.

Свободный труд, он же, если угодно, коммунистический труд, он же, если угодно, и сам коммунизм, совсем не обязательно должен быть самым производительным. У него другие параметры и другие задачи. То, что прежде было эпифеноменом (воспроизводство рабочей силы), ставится в качестве свободно избранной цели такого труда. Или, лучше сказать, праксиса. При этом труд ближе всего оказывается к идее самореализации, но опять же не в протестантском смысле, не как приумножение и подтверждение наличного (наличной индивидуальной избранности), а как некое первополагание сущего, включающее в себя и правополагание, и даже коррекцию законов природы, прежде всего человеческой природы. И здесь Пролетариат, подобно Богу-творцу, руководствуется степенью сопротивления материи, отказываясь от логики уступительных жертв (от принципа самосохранения). Стало быть, по отношению к коммунистическому труду восстанавливается идея героизма (вновь остается лишь удивляться проницательности Андрея Платонова), совершенно абсурдная для капиталистического труда [51]. Героизм воинского братства, не востребованный буржуазией, включается пролетариатом в список высших ценностей.

Вот пролетариат – обездоленный, эксплуатируемый класс, представляющий собой социальное отображение лишенности, аристотелевское hyle. Такое положение несправедливо, нестерпимо, оно должно вызывать по меньшей мере жалость, должно взывать к милосердию (что и происходит в рамках буржуазной благотворительности). Мыслители от Сен-Симона до Хайдеггера не жалеют красок, описывая мир отчужденности, в который заброшен каждый пролетарий и где все они скомпонованы в пролетариат. В отличие от крестьянина или мастера, которым дано счастье осмысленного труда и тем самым причастность к человеческой сущности (вспомним проникновенные слова Хайдеггера насчет крестьянского труда и труда мастера), пролетарий низведен к роли инструмента, затыкающего те дыры в производственной цепочке, которые по той или иной причине не могут быть заполнены техникой.