Александр Секацкий - Миссия пролетариата

Отметим еще раз: необратимая интоксикация буржуазными ценностями привела к тому, что классовый экзистенциальный проект рухнул, и третий пролетариат перестал существовать как класс. Но его исторический опыт никуда не исчез. Более того, этот опыт, диссоциированный на фрагменты, такие как практика прямого действия, непарламентские формы критики власти, тексты и способы их прочтения, искусство и теория, понимаемые как элементы тотального праксиса, все это остается в сфере актуального присутствия как неоценимое подспорье для новой реинкарнации пролетариата.

Особо важная роль принадлежит как раз опорам экзистенциального проекта, без которых пролетариат немыслим: это критика существующего, поскольку оно существует, скептицизм по отношению к ценности господствующих ценностей и универсальная легкость на подъем.

Понимание этих важнейших моментов позволяет уже сегодня правильно ориентировать видоискатель. В системе стабильных производственных отношений, давно ставших частью социального контракта, для новой реинкарнации пролетариата не оставлено никакой ниши: из лиц, работающих по найму, сегодня в лучшем случае могут быть рекрутированы лишь союзники пролетарского дела, которые, впрочем, не замедлят появиться, как только класс в себе обретет некую определенность, – и самым подходящим моментом для обретения союзников является как раз время кризиса, в отличие от собственной комплектации класса, требующей некоторой беспечности со стороны власти.

Подходящие условия и подходящие социальные группы сегодня находятся всецело за пределами стабильной социальности – ad marginem. Перечислим претендентов, которые пока воистину напоминают разбросанные лоскуты красной свитки: их взаимовидимость и взаимопритяжение пока слишком слабы, хотя все же существуют. Итак, это обитатели городских трущоб, и в особенности новейших городских джунглей – крыш и подвалов. Это разрозненные, но весьма многочисленные сообщества актуальных художников, чье бытие явно не вписывается в производственные отношения социума. Это еще более обширное компьютерное сообщество, точнее, его наиболее радикальное крыло – Робин Гуды электронного леса. Примкнут и остающиеся еще рабочие заводов и фабрик, но в последнюю очередь.

Отметим, что перечисленные реагенты, взятые по отдельности, не обладают определенностью классового бытия и сознания, они именно лоскутья красной свитки – переходящего Красного знамени пролетариата. Но они движимы предчувствием целого.

Мировоззрением пролетариата, его наукой и его философией является материализм. Это очевидное обстоятельство стало источником множества недоразумений, которые продолжают накапливаться, причем давно уже за пределами основного вопроса, касающегося истины. Суммируем некоторые из этих претензий.

В науке материализм по-прежнему не моден – отметим, что сохранять немодность в течение двух веков уже немало. Но суть аргумента: неужели за эти многие десятилетия развития науки, ее новых методов и выдающихся открытий все эти марксисты-догматики по-прежнему возятся со своим материализмом, неужели они совсем выжили из ума? Уже сколько с тех пор сменилось психоанализов, структурализмов, синергетик, уже квантовая механика на дворе, а они все о том же…

Во-вторых, неявно подразумевается: где материализм, там и меркантилизм. Как можно призывать на баррикады, взывать к солидарности и уж тем более провозглашать мировую революцию, руководствуясь «меркантильной терминологией» собственности и всякой прочей производительности труда? Как вообще политэкономия, эта и в самом деле сугубо материалистическая, «счетоводческая» наука, может быть ядром революционного учения? Не пора ли уже подобрать что-нибудь получше, более возвышенное и одухотворяющее, чем несоответствие производственных отношений уровню развития производительных сил? Ладно еще во времена Маркса политэкономия сама была юной наукой и переход от тотальности абсолютного духа к демиургическим перипетиям классовой борьбы мог вдохновлять своей свежестью, но сегодня? Не является ли сугубый материализм очевидным тормозом для осуществления тех идей, к реализации которых призывают марксисты?

В-третьих, есть ряд «сомнений», которые можно суммировать следующим образом: как можно не видеть противоречий между почти демиургической интенцией праксиса и утверждением материалистического, то есть максимально неподатливого для духа хода вещей? Между активностью субъекта, пусть даже субъекта-класса, несущего ответственность за саму историю, и усиленно провозглашаемым приоритетом материи над духом? Объективная закономерность, материальные предпосылки, производственно-вещественные параметры – разве, руководствуясь лишь этими критериями, не могут буржуазия и пролетариат заключить сделку?

Время от времени необходимо давать ответ как на новые, так и на прежние, но регулярно возобновляемые наезды. И ответ простой: трижды нет. Материализм не потерял ни своей актуальности, ни эвристических возможностей, ни возможностей организационных, необходимых для сборки субъекта истории. Поскольку речь идет о метафизических основах мировоззрения, прежде всего должен быть поставлен вопрос: что есть материя?

Для сторонников Маркса, то есть для последователей исторического материализма, во всяком случае, для многих из них, внятный ответ может быть рассмотрен только в социально-исторической плоскости, и он таков: материя – это сам пролетариат. Он в полной мере соответствует аристотелевскому определению hyle (лишенности) – пролетариат свободен и пуст по отношению к тем определенностям, которые всегда застаются уже оформленными в среде социальности, пролетариат же, как губка, способен впитать любое формообразование. Стало быть, в историческом творчестве он действительно выступает как материя, как абсолютная восприимчивость в отличие от абсолютного духа.

Такой ответ во многом верно описывает важнейший аспект бытия пролетариата и даже бытия пролетариатом, но он, конечно, совершенно недостаточен для уяснения смысла материи и построения основ материализма.

Необходимо обратиться к вопросам первого ранга вопрошания (Хайдеггер), ибо необходимость выстроить онтологию в собственном смысле этого слова не отменить. Те, кто вслед за Лукачем предпочитали ограничиться онтологией общественного бытия, зачастую считали диалектику природы (диалектический материализм) чем-то вроде схоластики, случайной сводки последних достижений естествознания, обреченной быть не просто слабым звеном целостной картины теории, но и некой невнятной скороговоркой, которую совестно предъявлять пролетариату. Советский диамат заслужил такое к себе отношение, этим, однако, вопрос о материи и природе был вовсе не снят с повестки дня.