Александр Рубцов - Нарцисс в броне. Психоидеология «грандиозного Я» в политике и власти

Михаил Лушников, Нарцисс, 2004 (фрагмент)

Вместе с тем весь этот нарциссический формализм нельзя в полной мере оторвать от характеристик персоналистского режима, а тем более от психопатологии нарциссической массы. Актер может притворяться, но не возбужденная им публика, явно страдающая комплексами неполноценности, мукой обесценивания и потребностью в компенсации в форме «грандиозного Я», слитого с всемогущественностью державы, империи, ее всепобеждающей дипломатии и виртуозно действующих ВКС. Этот факт имеет принципиальное значение, поскольку резко перестраивает «терапевтические» стратегии работы с массой. Упования на просветительскую миссию и рациональную расчистку засоренных мозгов приходится резко сокращать, понимая, что в таких случаях реакции нарцисса, как правило, дают эффекты, прямо противоположные желаемому. Даже выяснив, кто виноват, мы еще не приближаемся к ответу на вопрос, что делать. Терапия политического нарциссизма, воплощаемого в бессубъектных структурах и в условной субъектности, – дело другой работы.

Даже беглая оценка коллективного сознания и массовой психологии российского общества указывает на ряд изменений, в частности, связанных с регрессией – с возвратом к архаичным, примитивным и крайне опасным состояниям. К такому заключению подводят разные объяснительные схемы и диагностические техники. Так, в имперском синдроме и обострении ревнивой, мстительной агрессии многое объясняется феноменом ресентимента – от Ницше и Шелера до Сергея Медведева. Однако с углублением кризиса проступает уже не только моральная деградация, но и классика психиатрии – комплекс расстройств разной этиологии. Пожалуй, более других в этом ряду бросается в глаза нарциссизм – синдром патологической, болезненной самовлюбленности власти, а косвенно – и массы ее особо воодушевленных обожателей. Вместе с тем этот комплекс реализуется сложнее, чем может показаться обывателю, знакомому с легендой о Нарциссе и Эхо в изложении Овидия или Куна. Поэтому серию публикаций о прогрессирующем нарциссизме приходится начинать с общей методологии.

Рефлексия и самокритика – неотъемлемые черты всякого здравого ума, даже если он коллективный и российский. Но с этим бывают проблемы, и тогда исследование ментальности и психической организации массы может приводить к заключению о расстройствах, требующих квалифицированного диагноза и лечения. Речь здесь не просто о некоторых не совсем обычных особенностях нашего коллективного сознания, психики и их изменении, но именно о болезни – о клинике в самом прямом смысле слова с типичными для нарцисса синдромами мегаломании, всемогущества и грандиозности, но одновременно и самоуничижения, сублимации страхов, изнурительного стыда, чувства неполноценности и обделенности всем хорошим. Заканчивается все классическим влечением к смерти: режим, как и Нарцисс, убивает себя непреодолимой страстью к собственному отражению.

Подобные симптомы в политике, в поведении и самооценке режима, а также политически ангажированной массы наблюдаются постоянно, начиная с фиксации на идентичности, с мании всемогущества и легкого бреда величия и заканчивая яростной нетерпимостью к критике, болезненной реакцией на все, что мешает восторженному переживанию собственной грандиозной Самости. Поэтому даже загнанная в социальную резервацию, политически обессиленная и почти деморализованная оппозиция, в данный момент совершенно не опасная для режима, вызывает нестерпимый зуд подавления: даже если она ничем не грозит, она элементарно мешает жить, причем очень всерьез. Даже вовсе маргинальная критика разрушает крайне необходимые нарциссу психические защиты. Она портит безупречность отражения, а это для нарциссической личности страшная травма и рана. Влиять на отражение нарцисса – все равно что ковырять чем-то острым в его теле или царапать стекло портрета (чем собственно и занимаются всякого рода левада-центры). Это не опасно, но невыносимо, поэтому, устанавливая максимальный контроль над всем, что так или иначе связано с отражением, нарциссическая власть не столько репрессирует кого-то, сколько спасает себя – свою многократно эшелонированную психическую оборону.

Расстройства психики обычно связывают с проблемами личности. Тем не менее психическое расстройство применительно к социальной группе, массе и даже к социуму в целом – отнюдь не просто аналогия, не образ или метафорический перенос. Идея коллективного нарциссизма присутствует в психологии начиная с Фрейда; квалификация самого общества как «не вполне здорового» есть у Эриха Фромма. И сейчас «политическая психиатрия», «коллективный пациент» и пр. – реабилитируемые понятия в науке. Здесь вопрос скорее не к теории, а к ее крайне нерешительному применению к нашим реалиям, к исследованию собственного опыта и общества. Тот факт, что столь эффектный и явно напрашивающийся диагноз почти не отрабатывается и социальной наукой, и падкой на сенсации журналистикой, и даже наиболее резкими оппонентами режима, говорит о наличии здесь особых, дополнительных защит и блокировок, о всеобщем бессознательном вытеснении.

Сложности начинаются с того, что реальную степень такого расстройства (границу, за которой умеренно завышенная самооценка становится деструктивной, переходит в нарциссический бред и начинает разрушать жизнь) корректно определить не так просто – если не поддаваться соблазнам эпатажной публицистики со свойственными жанру преувеличениями. Это особенно проблемно применительно к группам и общностям: здесь «норма» сдвинута; в плане самомнения и переоценки себя народам, государствам и странам иногда прощается то, за что отдельных товарищей госпитализируют. Вместе с тем последствия злостных нарциссические расстройств, например, этносов и наций могут быть по разрушительным и трагическим последствиям несравнимы с индивидуальными отклонениями, какими бы острыми они ни были.

В политической патопсихологии более, чем в обычной, обострена проблема пациента. Психиатру, даже работающему с отдельной личностью, трудно пробиться через «броню самозащиты», которой окружает себя патология (здесь подошел бы термин странноватого ученика Фрейда Вильгельма Райха – «панцирь характера»). Тем более такой контакт затруднен, а часто и невозможен в отношении массового сознания и коллективных патологий, дополнительно защищенных незримой поддержкой миллионов экзальтированных единомышленников, официальной идеологией и психотропной пропагандой, а также живым социальным и политическим интересом. Это те самые случаи, когда пациент чувствует себя здоровее всех здоровых, а попытки лечения, предъявления диагноза или хотя бы деликатного анализа собственной психики воспринимает как оскорбление и покушение на святое. Здесь сакрализовано и неприкосновенно все: начиная с вождя с его божественной харизмой и заканчивая собственным совершенством обывателя в его причастности к сборке грандиозного целого. Эти реакции настолько трепетны, что и предельно объективную социологическую службу от страха и обиды на прямое зеркало можно объявить иностранным агентом.