Коллектив авторов - Труды по россиеведению. Выпуск 6

Фиксируя это состояние, наши авторы ищут способы выхода из него – в культуре, политике, экономике. Не случайно значительное место и в этих «Трудах…» отведено конституционно-правовой проблематике. Конституция и есть формула новой России, основа ее «посттоталитарной» идентичности. Обращение к ней, поиск там легитимности власти и общественного самоопределения способны оживить потенциалы развития. Но это пока не «по росту» стране. Симптоматичны совершенное невнимание подавляющей части народонаселения к теме права (и прав), восприятие Основного закона как чего‐то формального, необязательного.

Таково же отношение к политике, всей публичной сфере. Там разворачивается свой «театр» (будучи публичным, он не для публики – для «своих»). Наш человек (доминирующие – «модальные» – социальные типы) – вне этой «игры». Он не отчужден, не лоялен, не впал в апатию и не «наблюдает». Он попросту «за пределами»: не хочет знать, что есть политика, права, Конституция и т.п., – занят только собой, замкнулся в своем «мирке». В современной России торжествуют «частности» и «вертикали». Они в принципе связаны («вертикали» хоть как‐то организуют «частности»), но только потому, что временами не могут избежать взаимодействия.

Есть элементы социума, где общее неблагополучие проявляется особенно ярко. По своему опыту знаем: быстрее всего разлагают трагедии.

Наш пожар, работа по спасению того, что можно было спасти, и какое-никакое послепожарное обустройство – уже история. Эта трагическая и даже отчасти героическая эпопея завершилась в конце апреля 2015 г. Сейчас мы живем «в последствиях» случившегося. ИНИОН сегодня – послепожарный (во всех смыслах): живет как бы на пожарище.

В Институте не любят вспоминать пожар. Все помнят, конечно. Но не вспоминают. – Плохая примета: будущего не будет. Как будто договорились: ничего не было. Остались смутное ощущение (впечатление от) трагедии, горечь от нее – что‐то вроде дыма и гари, если выражаться символически.

После того, что произошло с нами, я стала внимательнее к пожарам. И вот что заметила: в стране часто горит. В разных размерах – в том числе и в особо крупных (имеются в виду и «статус» объекта, и последствия происшествия). Одни пожары забываются быстро (в Новодевичьем монастыре в марте 2015 г. или в здании Министерства обороны весной 2016 г.), другие (как наш) держат, пока это нужно, в фокусе общественного внимания. Но и «публичные» пожары быстро развеиваются – не остается и следа (того самого дыма).

Наше общество малочувствительно к такого рода явлениям: не обсуждает, не осмысливает, не извлекает уроков – изгоняет из сознания. Оно не склонно тратиться на сочувствие к потерпевшим (не в материальном, а прежде всего в душевном отношении). Беда – удел пострадавших; остальным (даже близким – в нашем, к примеру, случае: РАН) она чужда, неинтересна. Зато общество весьма активно в осуждении: не предотвратили! – кто виноват! Кажется, что это и есть мера его гражданственности. Наше «гражданское общество» – по преимуществу карающее: оно судит и приговаривает. Его мнение – сродни российской карающей юстиции, почти не выносящей оправдательных приговоров.

В самые тяжелые времена ИНИОН почти не получал поддержки – ни государственной, ни общественной. Государство реагировало привычным (для всех сограждан 1 1 Собственно, ожидание – в случае чего – именно такой реакции и делает нас со-гражданами: объединяет понимание отчужденности государства, живущего какой-то своей жизнью. ) образом: на «вас» денег нет; на проекты государственного значения (строительство на месте старого здания, центры восстановления книг и оцифровки библиотечных фондов) с 2016 г. – строка в бюджете. Из общества были слышны, конечно, человеческие голоса: раз уж так случилось, ничего не поделаешь; держитесь – выбирайтесь. Но и они почти всегда – без жалости (кстати, безжалостность – еще одна важная общественная черта) и под мысленный «аккомпанемент»: сами-сами-сами. Тем удивительнее и ценнее помощь небольших «отрядов» добровольцев.

Больше всего уязвляли и оскорбляли даже не общественные равнодушие и не-солидарность, а какое-то брезгливое избегание нас как пострадавших (и вообще: страданий, неудач, несчастья). Это важнейшие характеристики нашей социальности; у них есть «история». В традиционном обществе действовал механизм, получивший в русском языке наименование: «помочи». Но это – для «ближних»: соседей, «своих»/деревенских. Уже на другую деревню (как частный случай большого мира – «чужих») практика «товарищества по несчастью» не распространялась. В советском обществе даже в поздние, относительно гуманные времена действовало правило: спаси себя сам. Сейчас эту жизненную стратегию «поддерживает» другая, явившаяся едва ли не из языческо-магических времен: не касайся чужого несчастья – а то притянет, беги «потерпевшего» – иначе сам пострадаешь, удачу потеряешь. Это не реакция современного (солидаристского) общества. Видимо, в ответ на социальные кризисы и потрясения культура «сходит» слоями – обнажаются «основы»: примитивные, но эффективные для выживания.

Притом что мы упорно повторяли себе и окружающим: несмотря на случившееся, ИНИОН есть и будет (своего рода самозаговаривание – психотерапия), общество мгновенно и почти бессознательно пришло к другому выводу – ИНИОН был . Нас вычеркнули, списали (кстати, и «мировая общественность» быстро «забыла помнить»). Не оттого ли все послепожарное время мы слышим о себе или не очень хорошее, или совсем нехорошее. Здесь, кстати, показательно, как обошлись с ИНИОН СМИ: сначала – вой (погубили национальное достояние!), очернительные помои («вина» была персонифицирована; оказалось, даже у пожара есть фамилия, имя и отчество), потом чуть-чуть внимания – у них волонтеры, им меняют начальство (а оно у нас, как теперь почти везде, временное – «врио»; тип управления – из смутных, а не из стабильных времен), они еще чего-то хотят… Весь публичный контекст инионовской истории – не восстановительный, а ликвидационный.

Что касается общественного отношения, то ИНИОН здесь, к сожалению, – не исключение. У нас каждый погибает в одиночку: журналисты, которых увольняют, учителя и врачи, которых сокращают, НКО, которых объявляют «иностранными агентами», РАН, которую «реформируют», и т.д. Мы – как целое: общество, нация – не замечаем ухода/маргинализации людей (даже целых социальных групп), институтов, традиций. Не ощущаем это как потерю, не проявляем солидарности. Кстати, ИНИОН (инионовцы) тоже не рвался никому на помощь, а потому не может иметь претензий. Но все это вместе – бесконечная цепь ликвидаций и самоликвидаций…