Коллектив авторов - Труды по россиеведению. Выпуск 4

Итак, небольшая работа Э.С. Кульпина, опубликованная в 1995 г. в журнале «Общественные науки и современность» и не ставшая в научном мире бестселлером, на самом деле дает невероятно много для уточнения наших знаний о русской истории и сегодняшнем дне. Правда, при всей высочайшей оценке этой концепции нельзя не отметить некоторые ее неточности. Речь идет о следующем. – Европейцы, закончив «первичную распашку» земель в XIII в., перешли к интенсивному на них труду, русские не остановились и принялись к экстенсивной распашке все новых и новых пространств. А что могло быть как-то иначе? – В Европе всегда немного земли и густое население. Результат: формирование института частной собственности на землю, крепостного права на землю и интенсивного хозяйствования. На Руси всегда много земли, почти «пустых» пространств, практически не заселенных и не ограниченных естественными преградами (горы, море), и мало людей. Результат: почти нет частной собственности на землю (есть «государственная», государева или Божья), крепостное право на людей и экстенсивное сельское хозяйство. Иными словами, социальные пути Европы и России, вне зависимости от исхода схватки нестяжателей и иосифлян, были во многом определены существеннейшим различием исходных условий. Трудно представить себе рождение трудовой этики протестантского типа на бескрайней и холодной Русской равнине. Тем не менее открытие Э.С. Кульпина дает нам возможность принципиально по-новому увидеть русскую историю первых ее столетий, глубже объясняет события XVI в., причины Смуты, формирование самодержавно-крепостнического порядка, «соответствовавшего» хозяйственному типу XVII–XVIII вв., и процесс его демонтажа, который начался великими реформами второй половины XIX в.

В общем и целом наша история после усвоения идей Э.С. Кульпина представляется примерно так. Как только в конце XV в. русичи выходят из леса, их хватает обученный монголами князь-полицейский. Возникает Московское государство. XVI век уходит на формирование того, что когда-то было названо Русской Системой. Новая Русь XVII–XVIII вв. – бедная, крепостническая, самодержавная (скажем, по Милову). XIX в. – подготовка и проведение реформы. Попытка освобождения от рабского порядка. Второй в отечественной истории демографический взрыв, «аграрный кризис». И не удержавшись в непривычных условиях эмансипации, Россия попадает под власть ВКП (б) – второго крепостного права большевиков. На этот раз оно продержалось пятьдесят пять лет: 1929 г. – начало коллективизации, 1974 г. – выдача паспортов колхозникам. Урбанизация – вот что разрушило сталинский строй. Причем, если в старые времена крестьяне бежали от крепостников и самодержавия в казаки, то в ХХ в. – в города. Там они обретали относительную вольность. Сегодня (2012 год) Россия вновь перед выбором – интенсивное хозяйство и свобода или экстенсивное хозяйство и гебешная полицейщина…

Скажу еще о двух важных идеях Э.С. Кульпина, которых мы еще не касались.

Первое. Он ошибается, когда утверждает, что в XV в. произошел «переход от разорванности общества и культуры на две несовместимые одна с другой части… к единству российского общества». В том-то все и дело: Россия, преодолев один раскол, в XVI в. будет разорвана другим. Это то, что я называю «земщиной–опричниной». И этот раскол сопутствует нам сквозь века – Грозный, Петр, Сталин не давали ему уйти в небытие. При Петре же (я говорю об этом уже три десятилетия) страна была расколота на две враждебные друг другу «цивилизации» – европеизированную и традиционалистскую. И это стало одной из главных причин Революции. «Единство российского общества» – так и остается задачей, не решенной нашей историей.

Второе. Правда, здесь Кульпин в основном излагает мысли других исследователей. Но в контексте его работы они приобретают новую силу. Он пишет: «Отличия в истории европейской и российской цивилизаций в значительной мере определялись разной ролью христианской веры и монастырей в жизни соответствующих культур. Если в Европе монастыри стали первой организационной формой утверждения новой трудовой этики и подкреплявшего ее идеала «молись и работай», то в России этого не произошло. Отчасти это было связано с глубокими традициями язычества в русской народной культуре. В центре деятельности людей, в том числе священнослужителей православной церкви, еще в XV–XVI веках стояла не трудовая, а магическая практика» (2, с. 94). – До второй половины XVI в. сохранялся языческий культ мертвых. Священнослужители поддерживали в людях дохристианскую веру в единение мертвых с живыми. В крестьянской среде с «попами» конкурировали колдуны и ведуны. Представители клира перенимали у них «волхования и чарования всякие». Даже в XVII в. были живы анимистические представления, культы березок, домовых, водяных, а местами даже Перуна и Хороса, которым «подкладывались требы». «Священник мог прожить своей профессией, только пройдя всю науку волхвов» (там же, с. 94). – Мирянин искал «близкого Бога», который был бы всегда и без особых трудов «доступен» просьбам верующего 11 11 В 1965 г. в ссылке Иосиф Бродский зафиксировал то же: «В деревне Бог живет не по углам, / Как думают насмешники, а всюду. / Он освящает кровлю и посуду / И честно двери делит пополам. / В деревне он – в избытке. В чугуне / он варит, по субботам чечевицу, / приплясывает сонно на огне, / подмигивает мне, как очевидцу. / Он изгороди ставит. Выдает / девицу за лесничего. И, в шутку, / устраивает вечный недолет / объездчику, стреляющему в утку…». . Абстрактный Бог был непонятен. «Икона была самым распространенным объектом культа. Человек обращался не к Богу, а к иконе. Иностранцы, бывавшие в русских церквях той эпохи во время богослужения, видели непостижимую… картину молящихся, обращенных в разные стороны и стоящих каждый перед своей иконой. Для тогдашнего общества икона была подлинным фетишем, она видит и слышит, живет и чувствует. В оплату за заботы икона должна была помогать ее владельцу, а если не выполняла своей функции, хозяин был вправе отказать ей в дальнейшем культе» (2, с. 95). – При всем этом низший клир был малограмотным, церковная дисциплина не отличалась высокими стандартами.

Разве эта «картинка» не помогает нам лучше понять «духовную ситуацию» начала XXI в.? Во всяком случае, ее истоки. – Разве мы теперь совсем другие? – Да, нет, конечно. При этом я никого и ничего не критикую. Просто констатирую.

И еще об одной работе Э.С. Кульпина. Точнее, это его диалог с польским историком Кшиштофом Питкевичем (директор Института Востока Познанского университета), опубликованный в том же журнале «Общественные науки и современность» (3). Материалу предпослана следующая вводка: «Между двумя смутами в истории Восточной Европы – в Золотой Орде (вторая половина XIV в.) и Московском царстве (начало XVII в.) на землях древней Руси и будущей Российской империи возникло могущественное государство – Великое княжество Литовское. К сожалению, российская общественность не слишком хорошо информирована об этом политическом и социокультурном феномене 12 12 Несмотря на некоторую комичность стиля, это, безусловно, так. , а ведь собирание русских земель под единым политическим управлением начинала не Москва, а Литва. В начале XV в. не только население Великого княжества Литовского на 9/10 состояло из жителей древнерусских земель, но и язык общения и официальных документов здесь был древнерусский, восточнославянская элита принимала активное участие в жизни общества и государства. – Может ли история Литовского государства в XIII–XVI вв. в связи с этим рассматриваться как вариант развития российской цивилизации? Чем отличались тенденции эволюции государственной власти в Литве и Московском государстве? Каковы были различия в общественном развитии, формах самоуправления городского и сельского населения? Что было общего и различного в городском строе Литвы и Новгорода, Литвы и Западной Европы? Почему литовско-русский вариант российской цивилизации не смог стать господствующим?» (3, с. 80).