Коллектив авторов - Социология вещей (сборник статей)

Конструктивизм похож на слово «Республика»: чем больше прилагательных к нему добавишь – «социалистическая», «исламская» – тем хуже оно становится.

Однако и после того как слово «социальная» вычеркнуто, проблема конструкции остается острой. Дело, очевидно, не в наследстве, оставленном критической социологией, не в недостатках наших собственных исследований случаев (case studies) и не в продолжительности «научных войн». Проблема коренится во внутреннем механизме самой конструкции. Трудности конструктивизма обусловлены невозможностью объяснить построение чего бы то ни было – даже простейшей лачуги – с помощью строительной метафоры в том ее виде, который общественные науки ей придали. В ней непригодно все: роль, данная строителю, или создателю, роль, написанная для материальных сущностей, роль прочной и долговечной, необходимой или, наоборот, случайной постройки, образ ее исторического или внеисторического характера. Если бы каменщик, архитектор, или Поросенок захотели что-нибудь построить, руководствуясь конструктивистской теорией деятельности, сооружение было бы обречено.

Попробуем измерить глубину неадекватности понятия «конструкция», даже если после этого спасение конструктивизма окажется еще более безнадежным. Во-первых, сомнительна роль, которую конструктивизм отводит создателю (maker). Подразумевается, что создатель – это агент, который сам руководит собственными действиями. Я использую нейтральный термин «агент», потому что в роли архитектора-строителя могут выступать не только люди, но и общество, природа, силовые поля или структура. Когда мы говорим: «это конструкция», мы имеем в виду: «это было построено некоторой действующей силой (agency)». Теперь возникает вопрос: что собой представляет эта сила? Если мы согласимся, что она – всемогущий творец (creator), управляющий всем, что создано из ничего, тогда мы, конечно, не сможем достичь реалистичности в описании процесса построения настоящего сооружения. Даже если некоторые архитекторы склонны отождествлять себя с Богом, они не настолько безрассудны, чтобы утверждать, что творят ex nihilo (Yaneva 2002). Наоборот, рассказывая о собственных достижениях, архитекторы не скупятся на разные словечки для разъяснения процесса строительства. Они толкуют о том, как «пришли» к решению, как им «мешали» другие постройки, как их «ограничивали» заинтересованные лица, как они «руководствовались внутренней логикой материала», «были вынуждены учитывать» условия местности, «вдохновлялись» идеями коллег, «считались» с состоянием архитектурного искусства и т. д. (Koolhas and Mau 1995). Ни один архитектор – даже самый передовой и смелый – не является Творцом в той степени, в какой является им Господь. Архитекторы стараются подчеркнуть именно «восприимчивость к разным ограничениям, из которых рождается и начинает жить самостоятельной жизнью проект». И если мы внимательно вслушаемся в их наиболее скромные высказывания, значение «действующей силы» перейдет от «всемогущего создателя» ко множеству «вещей», «агентов» и «актантов», с которыми они разделяют ответственность за совершаемые действия.

Если же вместо архитекторов, этих «свободных» художников современности, мы возьмем инженеров, то коннотации слова «создание» (making) еще быстрее заставят нас перейти от создателя к материи. Когда инженеры объясняют принятие практических решений в непредвиденных ситуациях, они делают акцент именно на воспитании чуткости к неожиданным свойствам и особенностям материалов. Им и в голову не придет рассматривать себя в качестве наивных детей, которые думают, что весь мир подчиняется их капризам [251]. А вот на что слово «создание» вообще не указывает – так это на полновластного актора. Критическая социология парадоксальным образом использует понятие конструкции. С его помощью она доказывает, что вещи суть не простые и естественные данности, что они – продукт некоторого рода человеческой социальной изобретательности. Однако чуть только покажется метафора «производства» (making), «создания» (creating), или «конструирования», как сразу же на первое место выходят разного рода актанты, с которыми производитель, создатель, или конструктор должен разделить деятельность, и над которыми он никогда не властен в полной мере. В конструктивизме интересно именно отрицание того, что на первый взгляд содержит в себе данное понятие: не существует такого производителя, создателя или конструктора, о котором можно было бы утверждать, что он властвует над материей. Обнаруживаемая здесь неопределенность охватывает и то, что строится, и того, кто ответствен за неожиданное возникновение новых свойств подручных материалов.

Абсурдно использовать слово «конструктивизм» без учета этой неопределенности, играющей столь важную роль в процессе строительства.

Второй неудачей конструктивизма является концепция «строительного материала». Если портрет строителя был написан нереалистично, будьте уверены, что и образ материала выйдет довольно бледным. Эти образы тесно связаны между собой, как мы увидим далее. Конструктивистские сценарии предписывают вещам только три роли: роль напористой безудержной слепой силы, роль опоры для прихотливой человеческой изобретательности и роль источника некоторого «сопротивления», оказываемого действиям людей. Первая роль взята из сценария «творения ex nihilo», только вывернутого наизнанку: вещи в нем наделяются той же неправдоподобной способностью, которая ранее приписывалась их создателю; они выступают в качестве абсолютной силы, все себе подчиняющей. Вторая роль исключает саму возможность «агентности» вещей – созидающий и абсолютно свободный человеческий разум придает им многоразличные формы. Третья концепция вещей отличается от предыдущей лишь добавлением некоторой толики сопротивления, достаточной для того, чтобы преподнести создателю небольшой сюрприз, тогда как сам создатель (непременно «он») остается полновластным хозяином материи. И для завершения этого грустного перечня добавим сюда еще комическую роль вещей-существующих-только-ради-того-чтобы-доказать-что-мы-не-идеалисты. Подобная роль была впервые предписана вещам Кантом, и с тех пор много раз воспроизводилась философами вплоть до Дэвида Блура включительно: вещи существуют, но лишь в жалком образе молчаливых стражей, держащих щит с девизом: «Мы отрицаем, что мы отрицаем существование внешней реальности» (Bloor 1999). Видимо, это единственная роль, которой заслуживают несчастные «вещи в себе».

Всем возомнившим о себе конструктивистам должно быть стыдно: для вещей не нашлось ни одной роли, в которой им отдали бы должное. Первый сценарий представляет материю в образе хозяина и господина, согласно второму, она – просто сырой песок в песочнице, в третьем – ее «сопротивление» служит лишь поводом для демонстрации нашей собственной силы. Но с помощью этих теорий невозможно объяснить даже такие простейшие операции как выпечка кекса, плетение корзины или пришивание пуговицы, не говоря уже о возведении небоскреба, открытии черных дыр или принятии новых законопроектов. Большинство споров по поводу «реализма» и «конструктивизма» напоминают коробку с детскими игрушками, в которую до ровного счета добавляются «чашки», «подставки», «кошки» и «черные лебеди». Будем серьезны: если слово «конструктивист» вообще что-нибудь означает, то исключительно благодаря отсылке к действующим силам (agencies), не ограничивающимся такими глупыми и инфантильными ролями. Конечно, они действуют, упорядочивают и сопротивляются. Конечно, они эластичны. Но интересно не это, а занимаемые ими позиции «посредников» (Latour and Lemonnier 1994).